Время любить

Через час они встретились в кабинете Марченко. Старик выглядел неважно: руки, покрытые коричневыми пигментными пятнами, слегка тряслись, полуопущенные веки над выцветшими глазами Михаил Иванович, похоже, удерживал каким-то неимоверным усилием, черты лица заметно обострились, а цвет кожи больше походил на могильный мрамор. Стыдно, но за последний месяц Кошкин ни разу не навестил своего покровителя, который маялся по больницам. Генеральный конструктор заметил смущение своего любимца.

— Что, Сереж, худо я выгляжу? Не переживай, рак у меня не нашли, а вот сердчишко последнее время совсем никуда. Пора мне к другим старикам на лавочку лясы точить, нет уже сил: ковать меч империи.

Сказал он последнюю фразу без всякой помпезности и очень грустно.

— Прости меня, Михал Иваныч, — опустил голову Кошкин, — я тут совсем закрутился.

— И что говоришь, работает твоя машина?

— Да вроде работает. Но это как посмотреть: клонировать человека можно, да что из него вырастет?

— Ты хоть подстраховался?

— Да, машину могу запустить только я, и работает она только с помощью дистанционного управления, пульт я всегда таскаю в кармане, код известен одному мне, — и тут же полез во внутренний нагрудный карман, чтобы показать его Марченко.

Сердце чуть не остановилось, пульта там не было. Первая мысль: вытащили наяды по приказу Рузского, вторая — просто потерял по пьяни. Теперь ничего никому не докажешь. Нашел время расслабляться. Стал суетливо бить себя по карманам. И отпустило: нашел в боковом.

А что? Внешне ничего примечательного, в качестве коробки использован небольшой аккуратный пульт от телевизора «Toshiba». Специально покупал в магазине. Теперь это не редкость. А вот нутро набил своими микросхемами.

Марченко хмыкнул:

— Хитро! Со стороны и не подумаешь…

— На это и рассчитывал.

— И каких глупостей ты успел наделать этой штукой?

Кошкин вкратце и сбивчиво рассказал все, что случилось за последние дни. Марченко слушал внимательно, и когда Сергей Павлович замолчал, подошел к сейфу, откуда достал фляжку коньяка. Кошкин поморщился.

— Ты тоже неважно выглядишь, Сережа. Давай по рюмочке за гениальное, но опасное изобретение.

Разлив по серебряным рюмкам, которые представляли собой уменьшенные отработанные ступени межконтинентальных ракет, генеральный конструктор подмигнул ученику.

— Давай, Сереж, мне даже доктор по пятьдесят капель разрешает.

— Угу, — Кошкин опрокинул в себя рюмку с видом человека, у которого нет выбора.

— И ты не догадался забегать хотя бы на день вперед, чтобы не совершать ошибок в прошлом?

— Я вообще боялся лезть в будущее. Табу какое-то во мне что ли? Погружение в прошлое показало, что изменить его можно только с равноценными потерями. Грубо сказано, но точно: против Бога не попрешь. Я ведь, всего-навсего, Лену хотел вернуть…

— Ни хрена себе — всего-навсего! Ты, сынок, будто не знаешь, что любовь рычагами и кнопками не управляется. Никакое сочетание электромагнитных полей не способно вызвать или реанимировать это самое сильное на земле чувство. А если когда-нибудь некий дока ради зеленых денег умудрится напаять торсионный генератор, влияющий на это чувство — все равно это будет имитация. Самая подлая и самая безбожная.

— Знаю, — потупился Кошкин. — И уже понял, что люблю ту девушку, которую встретил на капустном поле. Смешно… Нас соединил подневольный сельскохозяйственный труд. Михал Иваныч, они настолько разные… Директор супермаркета и романтичная студентка. Земля и небо! У меня всю душу на куски рвет от этого, сопьюсь скоро.

— Эх, Сережа, ты же знаешь, как я любил твою Леночку! Мы все ее любили. И она это чувствовала. Иногда, думаю, переборщили, наверное… Мне вот Евдокию Артемовну некогда холить было, то война горячая, то война холодная, то перестройка, то капитализм, то кретинизм… Мы и прожили вместе полвека, как на войне.

— Да я, вроде, тоже не на Канарах пузо грел…

— Знаю-знаю… Что мне тебе сказать? Да нечего… Это ж метафизика, а не наши с тобой, мать их, траектории. Ты мне другое скажи: у нас что, действительно был охранник по фамилии Дорохов?

Кошкина передернуло, как затвор винтовки.

— Да как же, Михаил Иванович, он же несколько лет у нас.

— И вот, представь себе, я еще подумал склероз у меня. Но не помню, хотя и на память не жалуюсь. Значит, ты его стер своей стиральной машинкой у всех, кроме себя.

— Он сам себя стер… С моей помощью.

— Ты, конечно, позаимствовал изотопы?

— Пришлось…

— Во! А министр обороны на международном уровне докладывает, что у нас нельзя красть радиоактивные материалы, — Марченко улыбнулся.

— Я же не вынес, — смутился, как провинившийся школьник Сергей Павлович, — предпочитаю, чтобы прибор оставался в лаборатории, там меньше влияние флуктуации.

— Какова главная идея?