Время любить

Лена потянулась к нему, спрятав за пушистыми ресницами зеленые глаза, и он не нашел в себе сил отстраниться. Вкус ее губ напомнил ему самое сокровенное, что было в безоблачной и счастливой юности. Душу закрутило и сладостно понесло, и провалилось в нежное никуда усталое сердце. А она ласково повлекла его к этому румынскому раритету супружеских долгов, и стала вдруг расстегивать легкий сарафан, обнажив небольшую с двумя земляничками на вершинах грудь. А он зачем-то пытался вспомнить в деталях, как это было в первый раз, и сочувствовал праотцу Адаму, и готов был в этот миг съесть все плоды древа познания. С ужасом осознавая свою победу, такую легкую и неожиданную, облеченную в стройное, еще никем нетронутое девичье тело, Кошкин готов был заплакать. В нежности, наполнявшей окружающий мир, можно было утопить эскадру «титаников» и никогда не найти. Не та машина времени! Не та! Нужна такая, что растянет эти мгновения до пугающе неисчислимых нолей вечности, и тогда в мерцающем мареве млечного пути, как и обещано, сольются параллельными прямыми не только тела, но и любящие души, и не упадут, а загорятся новые звезды.

Притягивая его к себе, Лена что-то шептала, но он сначала не слышал, или не понимал, а когда стал понимать, со стоном откинулся на соседнюю подушку, сжав руками виски.

— Ты же ради этого вернулся?.. Ради этого? Я думала о тебе все это время, ждала, и верила и не верила… Я же все равно твоя, правда?..

Следовало выбежать на лестничную площадку и застрелиться! Кошкин проклинал себя, свое изобретение, свою слепую страсть, помноженную на эгоизм.

— Лена, я не могу отбивать тебя сам у себя… Я не должен делать этого вперед него… Нет, себя… Бред. Прости, просто я люблю тебя, именно тебя, там мы с тобой разговариваем на разных языках. В моей жизни не было ничего лучше, ближе и светлее, чем ты. Разве что маленький Виталик, но там совсем другое. И теперь в сердце такая пустота, такая ежедневная сосущая боль, такая сырость и тоска в душе, что я посчитал возможным вернуть тебя, украсть у самого себя.

— Это я виновата, — она сидела близкая и нежная, завернувшись в плед, поджав ноги, подбородок на коленях, — я будто фантастики начиталась, захотелось в большой и светлый мир, захотелось умчаться куда-нибудь… Еще полчаса назад, я ни за что бы ни решилась на такое. Порыв какой-то. Но он настоящий, честный, понимаешь?

— Да. И у меня настоящий, честный… Но все должно произойти так, как произошло. Я уже немало накуролесил. Помнишь, у Стругацких — «Трудно быть богом». Я бы изменил название: невозможно и опасно быть богом.

— Я найду Сергея Кошкина. Пусть и на капустном поле.

— Глупо, но теперь мне кажется, что ты найдешь меня лишь потому, что я тебя к этому подтолкнул. Замкнутый круг получился, кольцо времени.

— Ты не пробовал заглянуть в будущее, которого ты не знаешь?

— Нет, честно говоря, боюсь. Что-то подсказывает мне, что это невозможно. Технически — да, но с нравственной точки зрения, известное будущее теряет смысл. Полагаю, исследователь, который решится на такой шаг, будет рисковать значительно больше, чем те, кто пытается в экспериментальных условиях воссоздать «черную дыру». Иногда я думаю, Бог в наказание может вообще исключить меня из книги судеб. Пшик — и не было никогда Сергея Кошкина!

— А ведь мне ты это будущее вскользь, но показал!

— И теперь страшусь содеянного…

Лена посмотрела на растрепанного и растерянного инженера с испугом и сочувствием.

— Ты верующий?

— Знаешь, чем больше пытаешься разгадать мироздание, тем больше ощущаешь Его присутствие, Его замысел, Его гениальность. Поэтому могу сказать честно и уверенно — я верующий. Правда, в храме бываю редко. Уж когда совсем душа мохом покрывается, смердеть начинает, иду в храм. Таких, как я, маловерами называют, невоцерковленными. И поделом…

— Сереж, ты удивительный человек, тебе памятник за твое изобретение при жизни надо поставить… И, если Бог есть, Он это видит, Он сам расставит точки там, где они должны стоять. А твоя машина…

— Забудь о ней. Мне вдруг пришла в голову аналогия о хирурге, который вскрывает людей на операционном столе ради любопытства. Так, знаешь ли, посмотреть, чего там у человека внутри? И делает это без наркоза. Лезет с умным видом ранорасширителями в жизненно важные органы. Я похож на этого хирурга, с той разницей, что я вскрываю время, лезу в судьбы… — Кошкин замолчал, закрыл лицо ладонями и там, в замкнутом пространстве своих рук, горько ухмыльнулся: — Если какой-нибудь одержимый психоаналитик возьмется за мое сознание, начнет искать причины, побудившие меня изобретать фантастический прибор, машину для перемещения на границе измерений, он обязательно накопает какие-нибудь гадкие комплексы в детстве, нагадит Фрейдом в мою биографию.

— Я только слышала о Фрейде.

— Да уж, в советское время наши мозги берегли от таких научных монстров. А я действительно мечтал. Представлял, как на Чудском озере, залягу в кустах с пулеметом, и буду косить псов-рыцарей длинными очередями. Пару гранат кину, чтобы лед под ними еще раньше проломился. Смешно…

— Смешно.