Время любить

Он хотел еще что-то сказать Лене, но уже не смог, сознание вновь провалилось в страшную тьму, которую весьма сложно разорвать искрой между контактами дефибриллятора. В этой тьме он почувствовал себя обнаженным, и ему стало зябко. «Тамбур какой-то, здесь, наверное, дезинфекцию прибывшим на тот свет делают», — то ли подумал, то ли мысль эта парила свободно от сознания Кошкина. Во всяком случае, она была гулкой и такой же пустой (черный юмор во вселенской темноте), как окружающее мрачное пространство. «А как насчет полетов через туннели?» — спросил пустоту Кошкин. «Не налетался еще?.. Через туннели?» — вопросом ответила пустота. «Ну хотя бы луч света!», взмолился Сергей Павлович. И действительно, откуда-то с недосягаемых высот, пробив целый космос мрака, ударил луч света, и Кошкин оказался в центре этого луча, точно актер на авансцене. Луч этот не просто светил, но пронизывал своими корпускулами эфирное тело Кошкина насквозь. «Господи, это я грешный…», представился Сергей Павлович. «Знаю», сказал голос. «Я не ведаю, что мне делать, Господи, душу я спасти, судя по всему, не сумел…» «Об этом не тебе судить… Зачем пытался проникнуть в запретное и распознать Промысл Мой? Ужели не знал, как за этот дар платят избранные?» «Как?», не успел спросить Кошкин.

И тут же неумолимая сила вдруг подхватила Кошкина и в один миг бросила в сырой каземат, где на стенах горели факела, а на столе, за коим сидел суровый вельможа, горели две свечи. Тут же, на столе, раскрыта была весьма объемная тетрадь, исписанная где полууставом, а где и вообще непонятными знаками. Вельможа, листая ее, сурово допрашивал сидевшего напротив монаха, глядя на которого Сергей Павлович содрогнулся — настолько он похож был на самого Кошкина. Разве что борода да смиренное выражение лица не совпадали. Зато усталость в серых глазах — почти родная. Но кроме усталости тихо сияла в них какая-то запредельная уверенность, граничащая по смыслу своему с безумной отвагой. Сосульки темно-русых волос ниспадали до самых бровей, отчего глаза казались меньше, но ярче. В целом же лицо не было красивым, но не было и отталкивающим. По возрасту монах и Кошкин также были близки. Лишь глубоких морщин, отражающих скорби, на лице арестанта было больше. Ни дознаватель, ни монах, судя по всему, не видели Кошкина. И тот примостился у стены между ними, чтобы понять происходящее. Главное, что удалось уловить сразу же: вельможа задавал вопросы, уже предполагая на них ответы узника, монах отвечал, уже ведая исход допроса в целом. Хоть и неплохо Сергей Павлович знал историю, но даже подозревать не мог, что суровый сановник — никто иной, как генерал-прокурор, граф Самойлов, глава екатерининского Сената. Допрос этот, по всей видимости, был не первый, но последний.

— Так ты, Василий Васильев, крестьянского сословия, родом из деревни Окулово, что в Тульской губернии, в иночестве Авель, предсказуешь да и пишешь о том, что милостивая государыня наша императрица Екатерина Алексеевна упокоится скоропостижно в нынешнем, одна тысяча семьсот девяносто шестом году от Рождества Христова, а также предуказываешь день, месяц и даже час кончины?

— Истинно так, ваше сиятельство, так и воспоследует… — тихим голосом отвечал пленник. — Жаль государыню, однако конец ее земного пути близок и неотвратим…

Договорить монах не успел, генерал, с неподобающей ему прытью выскочил из-за стола, чтобы ударить Авеля по губам. И со стороны было непонятно, кто из них больше боится сказанных слов. Генерал имел волевое выражение лица, коим подчеркивал право свое решать людские судьбы, но и Авель ни внешним видом, ни тоном голоса, что был тих, но напорист, ему не уступал.

— Молчи, нечестивец! В помрачении ума ты речешь напраслину! Как смел ты возводить такие хулы на государыню?! — ударил еще и еще раз, но монах словно не почувствовал, даже голова не качнулась. Будто не его били. Оттого получалось, что генерал, несмотря на обстоятельства, выглядел слабее. Но опытный сановник вовремя почувствовал это и опустил руку.

Кошкину вдруг вспомнилось — он где-то читал, что Екатерина Великая умрет на ночном судне, от апоплексического удара, не успев подписать манифест, лишающий наследника — сына Павла — права на трон. Не успела… Кошкин только подумал об этом, но, похоже, Авель услышал его мысль, во всяком случае пронзительно посмотрел именно на то место, где Сергей Павлович предполагал себя. Генерал же, ничего не подозревая, вернулся за стол, чтобы продолжать допрос.

— Уж не от имени ли Господа ты вещаешь, чернец?

— От имени Его глаголют пророки, мне же, грешному, видения бывают, — и он снова посмотрел в сторону Кошкина.

— А ежели бесовские твои видения?! Как ты, злые очи, смел писать такие титлы на земного бога?! Кто научил тебя сему?!

— Господь мне тайны отверз, я же ничего от себя не молвил. Голос мне был: иди и рцы северной царице Екатерине всю правду, аз тебе заповедаю, напише, яже видел еси, и скажи яже видел еси. И я на том Господу обет дал. А за безумную мою книгу, говорено уже мной, государыня Екатерина Алексеевна пусть меня казнит.