Время лжи

Вскоре Декс появился у двери, промокший, с оборудованием в руках. Он выглядел таким беспомощным под дождем, ждал меня, темные волосы прилипли к голове, вода капала с кончика носа. Я прошла к двери и положила ладони на холодное стекло. Он смотрел на меня с ожиданием и каплей любопытства, ведь я смотрела на него и не спешила впускать.

Я делала это, потому что любила его. Потому все хорошо.

Я смотрела на него сквозь стекло, в его глаза, что были темнее в ночи, фонари снаружи отбрасывали тени на его красивое лицо. Я любила его и хотела знать правду.

Наконец, я обеими руками открыла дверь, толкая ее, и Декс вошел, вода стекала с него на пол.

— Не собиралась меня впускать? — спросил он, изображая обиду. — Задумалась? Хотела остаться тут на ночь?

Я издала немного вымученный смешок и закрыла за ним дверь.

— Подумывала поработать как Раундтри. Выглядит неплохо.

Я взяла часть оборудования, и мы пошли на третий этаж по ближайшей лестнице.

Свет горел, но тускло, мы из-за него казались зеленоватыми.

Мы добрались до третьего этажа и открыли дверь. Этаж был темным, свет падал только с лестницы с двух сторон. Я тут же захотела уйти, но дверь за нами закрылась со зловещим щелчком, разнесшимся эхом по пустому коридору.

— А вот это жутко, — сказала я.

— Точно. Потому и идеально.

Я взглянула на Декса. Он улыбнулся и бросил в рот подушечку Никоретте свободной рукой.

— Начнем?

Я кивнула, он вытащил из кармана фонарик, чтобы добавить света. Вот только от этого остальная часть этажа казалась еще темнее. Тени плясали по коридору, обманывая глаза.

Он вытащил из сумки прибор ФЭГ, я впервые его видела. Он получил его на прошлой неделе. Это был так называемый феномен электронного голоса — скрытые голоса и звуки, которые мы не могли слышать сами. Это меня пугало, но с прибором в руках, похожим на магнитофон, неизвестное становилось более знакомым.

— Почему бы не попробовать сегодня? — спросил он, заметив, что я держу прибор, как младенца-инопланетянина.

— Ну, да, — неохотно сказала я. — Хотя я не уверена, что мы что-то уловим. Это самая тихая психбольница.

Он замолчал, возясь с большой камерой на полу, покачиваясь на корточках.

— А ты была во многих больницах? — спросил он. Его голос был тихим, но он звучал недовольно, и я не могла винить его за это.

Я не ответила. Он не расстроился, хотя было сложно увидеть это из-за темноты.

— Тем более, мы на третьем этаже, — уже мягче продолжил он. — Тут ничего нет. А даже если и есть… это же не как в фильмах.

Я поежилась.

— Знаю. Прости. Просто я думала, что будут крики или…

— Как я и сказал, это не как в фильмах.

— Прости, Декс, — пристыжено пробормотала я.

— Не стоит. Я не злюсь. Просто говорю. Не во всех больницах люди за дверью бушуют и в смирительных рубашках. Уверен, на втором этаже достаточно комнате, что тебя ужаснули бы, но ночью у них есть свои дела.

— А первый этаж?

— В конце коридора, казалось, пахло столовой, возле кабинета доктора. Наверное, там и комната с экранами камер наблюдения. Это не ужасное место, Перри. Люди здесь уже долгое время. А время затыкает крики. Лекарства и время.

— Как долго было у тебя? — спросила я, зная, что он не ответит.

Он встал на ноги, крепко сжимая камеру, посмотрел на меня без эмоций на лице.

— Шесть месяцев.

Я была удивлена. Ответом. О, как бы я хотела расспросить его, узнать больше. И я попробовала.

— А как долго ты там пробыл вообще?

Он вздохнул и потер подбородок свободной рукой, медленно жуя жвачку, он смотрел во тьму.

— Два года.

Я раскрыла рот. Два года. Два года в психбольнице? В таком месте? Мне стало жутко.

— Почему… почему так долго? Если лучше стало за полгода?

Он все еще смотрел на тьму. Я видела, что его глаза блестят, отражая скудный свет.

— Было не просто уйти. Они должны были убедиться, что я не опасен для себя.

— А ты… был опасен? — тихо спросила я. Это было личное, я боялась, что он вспылит и разозлится.

— Так я туда и попал, — спокойно сказал он, наконец, посмотрев на меня. — У меня были свои причины. Как и у тебя, полагаю.

— У меня? — повторила я. — Я никогда не пыталась убить себя. О чем ты?

— Я не говорил, что ты пыталась себя убить. Я тоже так не делал. Это было… недопонимание. Уверен, с твоим случаем было так же.

Он отметил «случай» кавычками. Я нахмурилась, пытаясь понять, на что он намекает, как много знает об этом случае.

— Что ты знаешь о том случае? Я не рассказывала тебе о нем.

Он вскинул бровь, на лице появилась тень.

— Видимо, да. Виноват.

Я ему не верила. Я напрягла мозги, чтобы понять, не говорила ли чего-то за последние дни… или вообще. Кузены упоминали при нем случай, говорили, что мне снились дни из старшей школы, но я ему не рассказывала. Потому что я даже себе не позволяла об этом думать.

— И вскоре больница стала мне единственным домом. Друзья перестали меня навещать. Семьи не было. Оставался только я. И все было в больнице. Так что, когда они захотели выпустить меня на год раньше, я сделал все, чтобы остаться дольше.

— Прости, — я чувствовала себя глупо.

Он склонил голову и улыбнулся.

— Это в прошлом.