Время магов. Великое десятилетие философии. 1919-1929

Заработать литературой хотя бы три сотни марок в месяц совершенно невозможно, пока не пройдет много лет ожидания, да и тогда это никак не твердый минимум[335].

Беньямин знает, о чем говорит. Но теперь, наконец-то, всё как будто бы само идет ему в руки. «Ровольт» намерен выпустить сборник его лучших критических статей. И среди них – эссе об «Избирательном сродстве». Кракауэр вскоре станет берлинским корреспондентом своей газеты. Адорно и Блох всё чаще наведываются в столицу, где Беньямин принят в высокоэлитарном кругу Бертольта Брехта и Хелены Вайгель.

С премьерой «Трехгрошовой оперы» в «Берлинер ансамбле»[336] брехтовскому «театру классовой борьбы» осенью 1928 года удается окончательный прорыв. На него, тридцатиоднолетнего гения-драматурга, возлагают теперь в Германии огромные надежды, не в последнюю очередь – общественно-революционного характера. После выборов в Рейхстаг в мае 1928 года левые политические силы безусловно окрепли, тогда как НСДАП набрала всего 2,59 % голосов. Стало быть, что-то назревает, как чувствуют в коммунистическом лагере, живущем ожиданием близкой революции.

Беньямин в эти месяцы тоже всё отчетливее ощущает себя частью этого движения. И в нем зреет что-то великое, творческий демон шевелится, всё больше проникаясь духом классовой борьбы. Первоначально задуманная как небольшое эссе, работа о «Парижских пассажах» между тем обрела собственную жизнь, заняв ключевое положение во всей его дальнейшей литературной деятельности:

Работа над «Парижскими пассажами» становится всё более загадочной и требовательной, она воет по ночам, словно маленький зверек, если я забыл напоить его днем у самых дальних источников. Бог весть, что он натворит, если однажды я выпущу его на волю[337].

Так пишет Беньямин уже в мае 1928 года. Годом позже ничего не изменилось. Проект занимает почти всё его время, принимая вид широких разысканий в Берлинской государственной библиотеке. Работает он именно над «Пассажами». Все прочие тексты, в том числе и для заработка, подчинены в этот период проекту и в лучшем случае представляют собой пусть и оригинальный, но побочный продукт.

Так и в марте 1929 года, когда Беньямин занят работой над двумя довольно большими эссе для «Литерарише вельт». Первое посвящено творчеству Пруста («К портрету Пруста»)[338], второе – развитию французского сюрреализма начиная с 1919 года («Сюрреализм: последняя моментальная фотография европейской интеллигенции»)[339]. При этом в каждой строчке чувствуется, насколько последовательно мышление Беньямина (а также героев его текстов) находит теперь отправные пункты в постоянно ускоряющемся опыте столичной жизни, которую человек из провинции в этой форме просто не знает и не может понять.

Оба текста, завершенные этой весной, станут классикой. То есть и на сей раз Беньямин последовательно рассматривает выбранных авторов в свете собственных, актуальных на тот момент, взглядов, а значит, и исследовательских интересов.

Что интересует его в 1929 году? Вопросы о природе времени и о возможном прорыве конечности в вечность. Далее, вопрос о формировании буржуазного декаданса в моменты событийных озарений и решений. Вопрос о свободе и примыкающий к нему вопрос о возможности истинного (само)познания в реальных условиях существования в больших современных городах.

The doors

Итак, перед нами в точности та же давосская тематическая палитра, только в сфере французской литературы, дающей немецкому критику – согласно Беньямину, – как раз в силу известной культурной дистанции, возможность особых прозрений. Ведь что касается Пруста и, прежде всего, сюрреализма, немецкий наблюдатель