Время молчать и время говорить

Меня подводят к свидетельскому пульту. Председательствующий – маленький, толстенький Дмитрий Бордюжа, член Верховного суда Молдавской ССР, начинает задавать вопросы, сперва по отождествлению личности, потом – по существу дела. Очень быстро убеждаюсь, что Бордюжа довольно глуп и слаб как юрист. Но, по-видимому, он пронырлив и самозабвенно предан "старшему брату", а это главное, что требуется от национальных кадров на местах. Рядом с Бордюжей – два актера немого кино. Национально все сбалансировано: народный заседатель Козаку – молдаванин, хотя и Иван, народный заседатель Никита Сушков – русский. Главный обвинитель, прокурор Полуэктов, тоже русский. (Через несколько лет, когда наши ребята уже освободятся, Полуэктов займет одно из вакантных мест в Архипелаге за получение взятки. Пока же он сидит в роли главного обвинителя).

На двух скамьях подсудимых – девять обвиняемых, столько же, сколько и на нашем процессе. Среди этих девяти трое наших. Вернее, все они наши, но трое – ленинградцы. Бледноватые, наголо стриженные ребята выглядят на одно лицо, с трудом разыскиваю на первой скамье круглое лицо Давида Черноглаза и очки Толи Гольдфельда. А где же мой тезка? Я несколько раз обегаю глазами всю девятку – Гилеля Шура нет.

Из-за стола поднимается один из адвокатов:

– На предварительном следствии вы показали, что поставили в известность обвиняемого Шура о плане захвата советского пассажирского лайнера. Можете ли вы с уверенностью утверждать, что такой разговор между вами и Шуром имел место?

Ага, значит, Гилель отрицает сам факт нашей беседы. Как на экране телевизора встает передо мной тот день и наш горячий разговор в Московском парке Победы. Гиля предложил мне тогда даже пистолет со сточенным бойком как возможное орудие устрашения экипажа. Конечно, о пистолете я ничего не сказал на следствии, ибо был уверен, что кроме меня и Гилеля никто об этом не знает. Но о факте разговора сказал, подчеркнув, конечно, что Гилель от у моего предложения отказался.

Адвокат ждал ответа. Судьи ждали ответа. Зал ждал ответа. А подлые брюки, воспользовавшись тем, что я перестал их подтягивать, прошли самое широкое место бедер и сейчас уже ничто не сможет их удержать. Катастрофа надвигается неумолимо. С быстротой реакции боксера я должен решить сразу обе проблемы: брючную и юридическую, причем первую – моментально, ибо через секунду будет уже поздно.

Сделав вид, что я лезу за носовым платком, нагло подтягиваю брюки и сразу же надуваю живот, чтобы они немедленно не сползли снова. Дышать тяжело, но еще тяжелее отвечать на вопрос. Надо "искупать грехи молодости", но как это сделать питекантропу, не привыкшему лгать? Сказать, что такого разговора вообще не было, как этого хочет адвокат? Нет, этого я не могу. Сказать, что такой разговор был? Нет, этого я тоже не могу. Что же делать?

– В то время, – слышу я свой голос, – я был в диком напряжении. С тех пор и до момента дачи показаний прошло много месяцев. Я мог многое забыть или перепутать. Поскольку по плану подбора пассажиров для самолета я должен был поговорить с десятками людей, то из-за сумятицы тех дней мне трудно было с полной ясностью вспомнить, с кем я успел в общем виде поговорить о возможности нелегального побега из СССР, а с кем только собирался. Я знаю точно, что собирался поговорить с Гилелем Шуром, и это так врезалось в мою память, что я вполне мог принять желаемое за действительное. Хочу добавить, что у Шура в то время умирал дядя и ему вообще ни до чего не было дела. (Дядя у Гилеля действительно умирал в то время).

Это был максимум полулжи, на которую я способен. Адвокат тут же встал, подошел к самому левому из сидящих на второй скамье и начал с ним перешептываться. Никогда бы не подумал я, что этот бледный стриженый полумертвец – член нашей организации, мой тезка Гилель Шур.

Адвокат кончил шептаться и вернулся на свое место. Да, в Кишиневе, кажется, другая атмосфера – в Ленинграде ни один адвокат таких вещей себе не позволял. Получив инструкции от Гилеля, который отвел состав суда, объявил голодовку протеста и в зале суда не говорил ни слова вслух, адвокат задает мне очередной вопрос.

Этот уже полегче. Он относится не к какому-нибудь факту, а к моей оценке деятельности Шура в организации. Еще в воронке, прямо при конвойном солдате, мы сговорились с Владиком Могилевером по этому поводу, хотя и облекли это в форму перемывания костей кого-то третьего в его отсутствие.

– Вот этот Гилька Шур – дурак дураком и уши холодные. И чего только влез в организацию? Зачем, спрашивается? Ведь все равно ни черта там не делал, только числился, а все время пропадал на стройке своей дачи в Токсово.

Конвойный солдат, конечно, должен был немедленно пресечь разговор между двумя транспортируемыми в разных клетках воронка, ведь недаром же нас везли отдельно. Но солдат тоже живой человек. Начальство далеко, а ему скучно – послушать хоть, о чем трекают зэки, быстрей служба пройдет.