Время — московское!

Дорога уходит вперед, сворачивает за невысокий холм с каменной башней на макушке…

А возле дороги виднеются… дома! Белые, с одинаковыми плоскими крышами.

Если забыть об отсутствии окон и непривычных, овальной формы дверях — считай, дачные домики. Спереди — крылечко и опрятная ограда. Сзади — нечто вроде приусадебного участка, на участке — о Господи ты Боже мой… оранжерея! Да, все убогонькое, наскоро сколоченное из разномастного хлама, неумелое. Но — человеческое!

Сходство с дачным поселком стало еще более полным, когда я заметил, что возле ближайшего к нам домика хлопочут обычные куры. Мои дорогие курочки! Кажется, той же грязно-рыжей породы, какую я однажды уже имел счастье дегустировать близ Стикса-Косинуса.

Дальше — интереснее. Возле сарая по соседству расхаживала… корова. Настоящая. Только маленькая, карликовая, что ли. Величиной с овцу. Мутация? Результат селекции местных мичуринцев? Да какая разница! Главное, что корова.

Возле третьего домишки млела на крыльце собака. Так и тянуло сказать «млела на солнцепеке», уж очень знакома была эта смесь лености и довольства на длинной морде с зажмуренными глазами. Если бы в Колодце Отверженных имелось хоть что-нибудь, напоминающее солнце… Впрочем, после этих вполне человеческих домиков от манихеев всего можно было ожидать, в том числе карманного солнца, разжигаемого от очередной местной аномалии. Лица наши подобрели.

Спустившись с холма, мы, конечно, пытались установить контакт.

Кричали. Деликатно стучались в двери, размахивали белым флагом. Индрик дважды выстрелил в воздух.

Но к нам никто не вышел.

Опрятные дома выглядели покинутыми. Причем покинутыми недавно — на веревке у ближайшего сарая висела немудрящая мужская одежонка: черные штаны, подбитые ватой, куртка, серая в черную риску накидка из блестящего хосровского шелка.

— Да куда же они, шут их раздери, подевались? — задумчиво спросил Перемолот.

— В лес пошли. По грибы, — буркнул капитан-лейтенант Борзунков.

Дорога, заложив размашистую петлю, огибала мавзолей бочек из-под горючего — надписи «Токсично!», ржавые бока — и направлялась прямиком в Город Вохура. Нам с дорогой было по пути.

Конечно, мы надеялись найти в деревне какой-нибудь транспорт. Ведь если имеется дорога, значит, где-то должно быть и то, на чем по ней ездят? Однако сыскался лишь велосипед со сломанными спицами.

Деревня осталась позади. Фонари поредели, хотя и не исчезли совсем. Теперь они заливали дорогу резким хирургическим светом, который, впрочем, быстро иссякал и как-то даже истончался, вливаясь в серые сумерки обочин.

Обочины же вливались в заснеженные пустоши, кое-где украшенные сталагмитами, а над пустошами стелился зернистый лиловый туман. Который, судя по этой самой зернистости, уж точно туманом не являлся.

Сами сталагмиты тоже изменили форму, теперь они стали похожи на трезубцы Нептуна и короны Снежной Королевы. Триумф сюрреализма!

Зазвенело вдалеке на высокой ноте. А потом вновь стихло. Мы тоже помалкивали, даже по сторонам смотреть расхотелось… Лишь Индрик неутомимо вертел головой, снимая встроенной в шлем камерой сомнительные красоты местной природы.

Между тем дорога наша медленно втягивалась в узину между двумя скалами. Вершины их были скрыты во тьме, недосягаемой для света фонарей. Стены, образующие ущелье, казались плоскими, как будто даже искусственно отшлифованными. Неужели рукотворный проход? Или еще одно чудо местной геологии?

Узина эта обещала быть достаточно протяженной. Где-то полчаса быстрым шагом. Усиленная же освещенность ее нервировала. Кому в таком месте понадобилась иллюминация?

Борзунков сделал знак Лехину и Перемолоту, чтобы, значит, не теряли бдительности. А я сделал знак Тане — чтобы не боялась.

Семасиолог Терен и без всяких знаков держался живчиком. А вот Иван Денисович — тот словно бы находился в ином измерении. Его лицо не выражало тревоги. Напротив, он беззаботно и торжественно улыбался, как рекламный пенсионер, накупивший облигаций государственного оборонного займа. И я вдруг отчетливо ощутил: что бы сейчас ни произошло, да хоть ядерный фугас взорвись, Иван Денисович выживет все равно, потому что… потому что так нужно.

Наши страхи оказались напрасными. В узине нас никто не поджидал. Хотя и без сюрпризов не обошлось.

— Ты глянь-ка, картина! Лес, полный чудес! — воскликнул Лехин, и его бесхитростные глаза вечного ребенка (среди инженеров такие глаза не редкость) восхищенно сверкнули. — А дальше — еще одна! И дальше вон — сколько их! Третьяковская галерея!

— «Наш ковер цветочная поля-а-ана… Наши стены сосны велика-а-аны», — напел Борзунков.

И слова, и музыкальная фраза показались мне мучительно знакомыми — из какого-то мюзикла, что ли?

— Бессмысленная мазня. Творчество вырожденцев! — изрек Х-оператор Перемолот, обозрев лесной пейзаж, выполненный в бирюзово-оранжевой палитре, и подкрутил свой лихой казачий ус.

— А по-моему, довольно красиво. И даже изысканно, — вставила свои пять копеек Таня. — Напоминает творчество гламур-модернистов конца двадцать первого века. А вон то — на импрессионистов похоже…