Время Музы

В спальню, неторопливо повязывая галстук, зашел мужчина. Его французский язык был слабоват и «le pigeon» в его исполнении прозвучало совсемо по-русски – «пижон». Что ж, моему голубю такая кличка подойдет… Вали отсюда, Пижон! Я вытолкнула бота из окна, тот грациозно вспорхнул и умчался в небо. Мужчина же, не заметив подмены своей дамы, подошел к зеркалу и все так же спокойно продолжил завязывать свой длиннющий галстук.

Он мотал бант вокруг шеи и говорил, говорил, говорил. Акцент у него был славянский, но… нет, это был не Шопен. Мужчина был крупным, уже далеко не молодым, лет сорока пяти, а то и старше. У него были прибавлявшие возраст внушительные бакенбарды, наполовину седые густые волосы падали на лоб красивыми прядями. У губ уже намечались неглубокие складки. Серые глаза показались выцвевшими и довольно грустными.

– …И именно тогда, в Одессе, я понял, что за мной следят. Но кто? За какой надобностью?.. Кто-то бы сказал, что ссылка из Петербурга в Одессу и не ссылка вовсе, а так, чудачество, но я бы посмел ответить тому, что нет! Ссылка куда угодно, даже в Париж, всегда ссылка, почти тюрьма, ежели поэту запретить появляться на его родине! – он вздохнул, взглянул в окно на летающего в небе Пижона. – Поэт без родины, будто птица без крыльев. Не так ли, Жорж?

– Вы сказали, что за вами следили?.. – жалко промямлила я, мужчина кивнул и продолжил вещать.

Да, разговор, подслушанный с середины, без знания контекста, может оказаться провалом. Я вообще ничего не знала об этом человеке… Ну, не то, чтобы совсем ничего. Не Шерлок, конечно, но попробую додуматься. Итак, этот перец – любовник баронессы, это ясно. По его признанию, поэт. Славянин. Может, кто из русских в те времена бывал во Франции? Ведь речь шла об Одессе и о Петербурге. Какого поэта сослали из Петербурга в Одессу, а после он остановился во Франции? Вопрос несложный, любые знатоки взяли бы без минуты, особенно, если бы у них был мой компьютер в линзе.

Вопрос я прошептала, уткнувшись в подушку и изобразив, что зеваю и хочу еще немного подремать. Компьютер исправно выдал текст прямо на сетчатку глаза.

Прочитав, я вскочила, схватила мужчину за руки и восторженно воскликнула:

– О, боже! Сам Адам Мицкевич?! Великий польский и белорусский поэт? Героический боец с самодержавием, гений, которым восхищались Пушкин и Дельвиг? Но постойте, о связи Мицкевича с мадам Санд никому не известно…

Поэт хохотнул:

– Душа моя Жорж, я полагаю, сей факт так и останется в темноте. Ни моя несчастная супруга, ни наш общий добрый друг не должны знать – это истерзает их хрупкие души. Итак, наша с вами связь… Ох, и впрямь, звучит весьма гадко. Пусть будет не «связь», а «единство душ», хотя, едиство тел также было несомненно…

Поэт отвлекся от своего галстука, и в следующий момент я поняла, что схвачена в объятия чужим, совершенно незнакомым дядькой, и тот лезет с поцелуями. Пытаясь вывернуться, я пропищала:

– Вы же говорили, что нам нужно собираться…

– Действительно. Простите, Жорж. Отчего-то мне вдруг почудилось, что вы сделались совсем иной… Взгляды, движения, будто в вас вселился ангел… или демон?.. Очаровательная чертовка… Но, безусловно, я еще пребываю под чувствами от нашей ночи. Первой, но, надеюсь, не последней.

Ох уж эти говорливые поэты! Клад для шпиона, не иначе. Через полчаса, не вставляя в монолог Мицкевича ни слова, лишь изредка поддакивая, я выяснила, что мадам баронесса оказалась любительницей спонтанных интрижек. Оказалось, что она выбралась из своего имения Ноан в соседний городок Шатору под предлогом телеграмм или писем к издателю. Композитора и двоих своих детей она оставила дома. В единственной приличной гостинице встретила ожидающего лошадей Мицкевича, недолго думая, совратила бедолагу, отчего тот теперь был счастлив и летал, подобно Пижону. Сам поэт сейчас был лектором в Коллеж де Франс, где специально ради него открыли кафедру славянской словесности. Нынче он направлялся из Парижа в Леон и Гренобль, навестить местные университеты и дать выездные лекции, но, на свою голову, решил остановиться в Шатору, где и напоролся на веселую мадам.

Раньше Санд и Мицкевич были лишь представлены в Париже на концерте Шопена, но близко знакомы не были. А вот теперь «пообщались» теснее и решили, что поэт оставит на неделю свои дела и поживет в имении у баронессы. Хотя бы ради Шопена, которого они оба (каждый по своему) любят.

Пока мой новый Вергилий вдохновенно вещал, я оделась в мужской костюм баронессы и попыталась собрать копну волос хотя бы в какое-то подобие прически. Увы, с моим опытом в этом вопросе я оказалась бессильной. С детства мои тонкие, пушистые и почти прозрачные волосы стриглись коротко, всегда непослушно торчали в разные стороны и создавали облако вокруг тонкой детской шейки. Папка называл меня «одуванчиком» и грозился сдуть все пушинки, что вводило мелкую меня в бешенство и сподвигло в седьмом классе подстричься ежиком и дерзко обрить затылок.

Адам (могу же я назвать великого поэта по имени?..) перехватил мой беспомощный взгляд в зеркале: