Время, назад

— Я же являюсь в видениях мистеру Робертсу, — мирно сказал Анарх. — Я с ним активно общаюсь. До какой-то степени я его вдохновляю, а потому значительная часть моего нового понимания достигнет мира при его посредстве. А в распоряжении вашей секретарши мисс Вейл — масса материала, который я успел надиктовать.

Анарх ничуть не выглядел взволнованным; он был похож на святого, радостно принимающего любую судьбу.

— Я действительно люблю Энн Фишер? — спросил Себастьян.

Анарх не ответил.

— Ваше Могущество, — начал Себастьян уже более настойчиво.

Анарх вскинул руку к небу, и в тот же самый момент сквозь него стали видны пролетающие мимо машины; он задрожал, начал быстро бледнеть и вскоре совсем исчез.

А над крышей уже скользила машина, отыскивая место для посадки.

«А вот и она, — подумал Себастьян. — Кто же еще?»

Ничуть не сомневаясь в своей догадке, Себастьян направился к севшей на крышу машине. Подойдя, он увидел Энн Фишер, ожесточенно старавшуюся освободиться от ремня безопасности.

— Пока, — сказал Себастьян.

— Пока, — раздраженно сказала Энн. — Черт бы побрал эту пряжку, вечно она клинит. — Освободившись наконец от ремня, она вскинула на Себастьяна пристальный взгляд синих, словно небо, глаз. — У тебя какой-то странный вид. Словно ты хочешь что-то сказать, но только не можешь.

— Давай поговорим прямо здесь, — предложил Себастьян.

— Здесь? — нахмурилась Энн. — Почему? Объясни мне, пожалуйста.

— Мне было видение, — сказал Себастьян. — Я видел Анарха.

— Да уж, конечно. Ты обещал рассказать мне, что там задумали Сыны, так что перестань увиливать! — Ее глаза нетерпеливо блеснули. — Нет, с тобой что-то явно не так. Он что, действительно тебе являлся? Это дикое суеверие. Анарх сидит в Библиотеке, окруженный полудюжиной искоров. Это что же с тобой сделали юдиты? Это же они считают, что он может им являться по первому своему желанию.

— Отпустите его, — сказал Себастьян.

— Чтобы этот псих и дальше подрывал устои? Бабуин восстал из мертвых и пошел изрыгать Священное Писание. Ты бы только послушал, что он там несет.

— И что же он говорит?

— Я пришла не для того, чтобы обсуждать с тобой всю эту дичь; ты говорил мне, что знаешь, что там делают эти юдистские фанатики.

Садясь в машину рядом с Энн, Себастьян сказал:

— Мне кажется, что Анарх — мыслитель уровня Ганди.

— Ну хорошо, — вздохнула Энн. — Он говорит, что смерти нет, что это всего лишь иллюзия. И время тоже иллюзия. Каждое возникающее мгновение никогда никуда не уходит. Более того, по его словам, оно даже не возникает, оно всегда присутствует. Вселенная состоит из концентрических колец реальности; чем больше кольцо, тем больше в ней от абсолютной реальности. В конце концов эти кольца приводят к Богу; Он — источник всех сущих вещей, и они тем реальнее, чем ближе к нему. Сколько я понимаю, это называется принцип эманации. Зло — это просто меньшая реальность, кольцо от Него удаленное. Это нехватка абсолютной реальности, а отнюдь не присутствие злого божества. А потому нет никакого дуализма, никакого зла, никакого дьявола. Зло — это иллюзия, подобно распаду. И он все время сыпал фразами из этих средневековых философов вроде блаженного Августина, Эуригены, Боэция и святого Фомы Аквинского — говорит, что впервые начал их понимать. Ну как, достаточно?

— Я с интересом послушаю все, что ты вспомнишь.

— С какой такой радости я стану излагать тебе его учение? Наша задача искоренить его, а никак не пропагандировать. — Энн подобрала в пепельнице окурок, закурила и стала быстро вдувать в него дым. — Попробую вспомнить. — Она прикрыла глаза. — Эйдос — это форма. Подобно платоновским категориям — абсолютная реальность. Он существует, Платон был прав. Эйдос оттиснут на пассивной материи. Материя не греховна, а просто инертна, подобно глине. Есть еще антиэйдос, форморазрушающий фактор. Это то, что люди воспринимают как зло, распад формы. Но антиэйдос — это эйдолон, заблуждение; единожды оттиснутая форма становится вечной, она просто претерпевает постоянные изменения, и потому мы ее больше не видим. Вот как ребенок исчезает в мужчине, или, как у нас теперь, мужчина съеживается в ребенка. Выглядит так, словно мужчина исчезает, но в действительности универсалия, категория, форма — это все остается. Проблема лишь в восприятии; наше восприятие ограничено, потому что мы всё и всегда видим лишь отчасти. Вроде лейбницевской монадологии. Примерно ясно?

— Да, — кивнул Себастьян.

— Ничего нового, просто все та же жвачка из Плотина, Платона, Канта, Лейбница и Спинозы.

— А мы и не ждали, что это непременно будет нечто совершенно новое, — сказал Себастьян. — Мы и вообще не знали заранее, на что это будет похоже.

— Вот ты же тоже умирал; ты испытывал нечто подобное?

— Это вроде как когда живешь. Каждый человек испытывает различные…

— Да, все те же Лейбницевы монады. — Энн засунула цельную сигарету в бумажную пачку, где лежали другие такие же. — Ну как, тебе достаточно? Ты доволен?

— И вот это учение вы хотите искоренить.