Но человек не ответил. Бросил на нас последний взгляд — пустой, настойчивый, обезличенный, глаза голубые, как вода в озере, — и осел за камнем. Валун был невысокий, мне по колено, но человек не пригнулся, даже мускулом не шевельнул — просто исчез, и все.
Мы вместе добежали до камня, взволнованно толкаясь плечами. Заглянули за него. Человека как не бывало. Ничего, кроме впадинки на том месте, где он стоял, — впадинки не больше чайного блюдца, а в ней покрытая рябью голубая лужица. Мы, ошарашенные, смотрели, как вода с журчанием утекает в микроскопическое отверстие. Дважды она снова поднялась, словно где-то под валуном всколыхнулись подземные воды.
Разум мой бился в запертые дверцы памяти.
Я знал ответ, прекрасно знал, но еще не настало время вспомнить его. Дверца не поддавалась.
Когда мы подобрались на расстояние окрика, они уже следили за нами от кромки воды. Прямо у нас на глазах один за другим появлялись из голубых глубин и стояли у берега по щиколотку в воде, и влага струилась по волосам и одеждам. Утопленники, мужчины и женщины, внимательно следили за нами.
Конечно, никакие они не утопленники. Вид совершенно здоровый, а лица живые и разумные. Совсем не такие, как у того, кто исчез за камнем.
Настоящие люди. А тот, первый, был ненастоящий. Я решил, что даже Фицджеральд уже понял, хотя это знание было глубоко личное и древнее, как пещерный инстинкт.
— Стойте, Джим. — Фицджеральд схватил меня за локоть, не сводя глаз с молчаливых людей. — Не приближайтесь. Они мне не нравятся.
Я не стал противиться. Теперь, добравшись до озера, я не знал, что будет дальше. В недрах моего сознания по-прежнему надрывался жутковатый тревожный звоночек, но пока что вход в ту комнату был мне заказан, и я не понимал, чего от меня хотят.
Фицджеральд поднял руку и поманил людей к себе. Они продолжали глазеть на нас.
Потом отвернулись и стали переговариваться, поглядывая через плечо. Наконец одна из женщин вышла на берег и направилась к нам по камням, похожим на застывшую лаву.
Мокрые волосы — длинные, светлые — зачесаны назад и спадают на плечи, словно водоросли; голубое платье липнет к прекрасному гибкому телу. И с волос, и с ткани струится вода.
Я запоздало вспомнил о разбившемся авиалайнере и исчезнувших людях. Выходит, перед нами пассажиры и экипаж? Пожалуй. Но что заставило их вопреки здравому смыслу зайти так далеко в Кольцо с его смертоносной атмосферой? Озеро? Почему бы и нет, подумал я. А в следующий миг представил, как люди входят в воду, и понял, что это полное безумие.
Но других вариантов нет. Значит, в здешних глубинах водится что-то необъяснимое. Оно притянуло людей к себе, а потом отправило их обратно, живых, целых и невредимых, несмотря на обезумевшие счетчики Гейгера.
Я уставился на озеро в поисках ответа и…
И получил его. По крайней мере, часть.
На взволнованной голубой поверхности промелькнула тень — длинная, гибкая, отброшенная не сверху, а снизу, из глубины. В озере что-то шевельнулось.
Я напряг зрение, и в запечатанных глубинах памяти закопошилась смесь ужаса и ликования, словно откликаясь на движения извивающейся тьмы. Я узнавал ее, эту тьму. Узнавал… но тотчас перестал узнавать.
Громадное жуткое создание лениво потянулось, свилось в клубок, уползло к прибрежному утесу и постепенно исчезло — метр за метром, виток за витком.
Я обернулся. Рядом стояла светловолосая женщина, — стояла и смотрела на нас с отстраненным, обезличенным любопытством. Смотрела так, словно впервые видела людей — занятных, но совершенно чуждых созданий, существ иного вида.
— Вы с лайнера? — зазвенел под шлемом собственный голос. — Мы… можем вас забрать.
Слова повисли в воздухе. Для женщины они ничего не значили. Все равно что щелчки наших счетчиков или дробная капель по камням.
— Джим, — загудел в наушниках голос Фицджеральда, — надо забрать ее отсюда. Она не в себе. Они все не в себе, разве не видите? Мы обязаны их спасти.
Я попробовал его урезонить:
— Каким образом? У нас нет места. Здесь все пассажиры с лайнера.
— Хотя бы эту спасем. — Фиц осторожно взял женщину за руку. Она не противилась, лишь равнодушно взглянула на него, и он ответил ей взглядом, полным сострадания. — Наверное, ей уже не помочь, но нельзя же просто бросить ее, согласны?
Я смотрел на его ладонь у нее на предплечье, и вдруг из ниоткуда возникла мысль, словно дверца моего сознания едва заметно приотворилась и выпустила на волю непреложный факт. Девушка из плоти и крови: сомкни пальцы у нее на руке — и почувствуешь упругое сопротивление. Но я знал: если тронуть того первого человека, то почувствуешь под ладонью непостоянство воды.
Я заглянул девушке в лицо, но тут задул ветерок, и по спине у меня побежали мурашки. Ветерок был теплый, и там, где он подсушил ее волосы, ее кожу, я увидел морщинистую тьму. Гладкие светлые волосы побурели, стали ломкими, а шелковистая щека померкла и растрескалась…