«Время, назад!» и другие невероятные рассказы

И вот на кухне, за кофе с бренди, они завершили то, что с такими надеждами начинали полгода назад.

— Знаешь, это был не Руфус, — заметил Билл слушавшему его Моргану. Они говорили быстро, словно подсознательно ожидали новых потрясений. — Руфус же… — Билл беспомощно взмахнул рукой. — Это было взрослое существо.

— Почему ты так думаешь? Просто предположение?

— Нет, это логический вывод — так должно было случиться. Ничего другого и не могло произойти. Ты разве не понимаешь? Невозможно сказать, к чему он вернулся. Эмбрион, яйцо — я не знаю. Может, к чему-то такому, что мы и вообразить не можем. Но… — Билл помолчал. — Но это была мать, которая и произвела яйцо. Время и пространство должны были извернуться, чтобы принести ее сюда — чтобы все совпало с моментом рождения.

Последовало долгое молчание. Наконец Морган сказал:

— Это — взрослый. Вот это. Не верю.

Это было не совсем то, что он хотел сказать, но Билл принял его возражение почти с благодарностью:

— Так и есть. И ребенок не похож на взрослого человека. А может быть… может, это цепочка «гусеница — куколка — бабочка». Откуда нам знать? Или просто после нашей последней встречи с ним он изменился больше, чем мы предполагали. Но я уверен, что это взрослый. Я знаю, что это… мать. Я знаю, Пит.

Морган, отделенный источающими аромат чашками, прищурился, глядя на него в ожидании. Билл не стал продолжать, и Морган осторожно подтолкнул его:

— Откуда ты знаешь?

— Разве ты сам не видел? — Билл обратил на него изумленный взгляд. — Подумай, Пит!

Морган задумался. Образ уже стерся из потрясенных нервных клеток. Сейчас он помнил только, что существо стояло и смотрело на них — не глазами, даже не лицом, — так ему сейчас казалось. Билл покачал головой:

— Разве ты не узнал… Разве оно совсем ничего тебе не напомнило? Как и я? Очень смутно. Я могу тебе сказать. Пит, ну разве ты не понимаешь? Это ведь была — почти была, очень отдаленно — моя бабушка.

И Морган понял, что это правда. Такое невозможное сходство и в самом деле существовало, отдаленное, скрытое подобие, связь, прочерченная через разные измерения много раз стертой линией. Он открыл рот, но произнес опять совсем не те слова.

— Этого не было, — услышал он свой невыразительный голос.

Билл выдавил смешок дрожащий от истерики:

— Нет, было. Было по крайней мере дважды. Один раз со мной, а другой… Пит, я знаю, как разгадать этот шифр!

Морган заморгал, пораженный внезапным удивлением в голосе Билла:

— Какой шифр?

— В «Фаусте». Ты что, забыл? Это оно и есть! Но никто не мог сказать правды — даже намекнуть не мог. Чтобы в это поверить, надо увидеть самому. Они были правы, Пит. Фаустус, Руфус — это произошло с обоими. Они ушли. Они изменились. Они больше не были… людьми. Именно так и разгадывается этот шифр, Пит.

— Не понимаю.

— Шифр и скрывает душу. — Билл снова нервно рассмеялся. — Когда перестаешь быть человеком, теряешь душу. Вот что они подразумевали. Более глубокого откровения еще никогда не скрывали под шифром, который и шифром-то не был. Как можно спрятать его лучше, чем сказав правду? Душа и значит — душа.

Морган, слушая нарастающую истерику, сделал резкое движение, чтобы прервать ее, пока она не вырвалась на свободу, и в один краткий миг опять увидел то невероятное лицо, которое смотрело на них из дверей в другой мир. Он увидел его мельком, почти на грани восприятия, но безошибочно — в чертах лица смеющегося Билла.

Тогда он схватил Билла за плечо и встряхнул его, и смех затих, а вместе с ним исчезло и сходство.

Прямой наследник

Хардинг сошел с пирса на палубу небольшого подводного судна и тут же погрузился в черный бархат тени, лежавшей на лунно-белой стальной обшивке. Он не слышал ничего, кроме тихого плеска воды, приглушенного ритмичного шума механизмов и далекого гула рассекаемого воздуха — не то от реактивного самолета, летящего с Явы, не то от космического корабля, стартующего с какого-то из ближних островов. В лунной дорожке плескались фосфоресцирующие волны, и яркие тропические звезды бесстрастно взирали на Землю. На палубе не раздавалось ни звука.

Хардинг бросил взгляд на пятнышко Венеры, мерцающее низко над горизонтом. На сияющей точке находилась шестьдесят одна тысяча несчастных человеческих душ — если только можно было назвать их человеческими; когда-то их связи с материнской планетой составляли заботу Эдварда Хардинга. Или одну седьмую часть его забот.

Он покачал головой, глядя на яркую звездочку в небесах. Надо бороться с привычкой относится к небу так, будто это карта, где планеты для удобства рассматривания и управления обозначены мерцающими точками на черном бархатном фоне: ведь на самом деле там проживает не одна тысяча детей планетарных инкубаторов, людей, рожденных за пределами Земли и выращенных для чужих миров. Но теперь это уже не его забота. Пора забыть особых людей, созданных для Марса, и сепаратистов с Ганимеда, а также весь запутанный, неразрешимый клубок, доставшийся командам Интегратора. Пришла пора подумать о своей настоящей работе — очень простой.