Время неприкаянных

Вызывающая черная прядь, глаза прищуренные, словно при звуках необычного шума. Этот маленький литовский еврей, который выдает себя за испанца, сейчас, наверное, пьет лимонад, как если бы опрокидывал кружку под африканским солнцем, вспоминая о своих приключениях в Марокко и в алжирском Джебеле во время службы в Легионе или о времени, проведенном во франкистских тюрьмах и во французских лагерях для интернированных лиц. Притворяясь захмелевшим, он порой вопит: «Я же свободный человек!» И, укрощенный собственным исступлением, добавляет: «Жизнью я вполне могу пожертвовать, но только не свободой!» Очень любит рассказывать о своих столкновениях с французской бюрократией и всегда при этом смеется.

Одно из воспоминаний:

Париж, 1958 год. В один прекрасный тихий день Диего отправился в Префектуру полиции, в отдел розыска пропавших людей. Здесь, по крайней мере, ему не пришлось стоять в очереди. Комиссар, скупо роняющий слова, со скучающим видом пренебрежительно бросил «Да?», не взглянув на него, занятый исключительно своей чернильницей с пером. Диего стал ждать, чтобы тот поднял голову. Ему хотелось увидеть глаза собеседника. Он терпеть не мог разговаривать с людьми, которые напускают на себя замкнутость и отводят взгляд.

— Ну? — спросил комиссар. — Назначено на сегодня?

— Да, — сказал Диего.

— Слушаю вас, — произнес комиссар, уткнувшись носом в бумаги. — Кто пропал?

— Я, — ответил Диего.

Наконец-то. Комиссар поднял голову. Словно искорка вдруг вспыхнула в его глазах, но тут же погасла.

— Дом умалишенных на соседней улице, — произнес он, указывая на выход.

— Ладно, — ответил Диего, пожав плечами. — Значит, до скорой встречи.

Тут комиссар вскочил и ухватил посетителя за ворот.

— Если я твою рожу еще раз увижу, ночевать будешь в каталажке!

Проходя длинным коридором, Диего упрекал себя: как мог ты, апатрид, всего лишь шутки ради, рисковать свободой? Человек без родины — существо жалкое, ты разве не знал? Его теребят, как старую тряпку, обнюхивают с отвращением… Ему со скрипом дали право разговаривать с птицами, деревьями, ветром, камнями. Нет, с камнями не надо, камни Диего ненавидит. Слишком холодные, равнодушные, немые, они рождают в нем комплекс неполноценности: он знает, что они его переживут… И они не боятся комиссара… А если бы комиссар потребовал предъявить документы, которые ты забыл дома? Все полицейские во всех странах требуют у вас документы одинаково ворчливым тоном, словно ничто другое их в жизни не интересует. Ваши документы, ваши документы… Что это за мир, думает Диего. Низвести человеческое существо — со всеми богатствами его души и падениями, воспоминаниями о войне и любви — к грязному клочку бумаги… Для этого действительно надо быть фараоном или банковским клерком. Однажды ему попался даже таможенник, который вылупил глаза на его паспорт:

— Диего Бергельсон? Апатрид? Какое странное имя…

А Диего ответил ему с притворной серьезностью:

— Вам нравится? Хотите, продам?

На улице Диего вдруг стал хохотать. Сначала над собой: почему, увольняясь из Легиона, он не попросил французского гражданства? Одной подписи было бы достаточно. Неужели из солидарности со старыми испанскими товарищами, которые остались апатридами? К нему подошел совсем еще молодой парнишка в черном кожаном жилете с серебряными полосами:

— Чего это ты смеешься?

— Просто забавно.

— А с кем ты разговариваешь?

— С моими друзьями, пропавшими в пустыне, — ответил Диего. — Я только с ними и разговариваю. Лишь они умеют хорошо слушать.

— И поэтому ты разговариваешь сам с собой? — усмехнулся юный бродяга.

Диего захотелось пожать ему руку, но тот был уже далеко.

С Болеком Гамлиэль познакомился в очереди все в той же Префектуре полиции. Двое довольно пожилых мужчин — один толстый, другой тщедушный — сцепились из-за места перед окошком. Молодой крепыш, высоченный, статный, с добрым энергичным лицом, стал их разнимать.

— Куда ты лезешь? — завопил толстяк. — Тебя это касается?

— Да, — ответил крепыш. — Меня это касается.

— Ты что, знаком с тем дохляком?

— Нет, я с ним незнаком, но меня это касается.

Так началась дружба Гамлиэля и Болека.

Гамлиэль заказывает вторую чашку кофе. Он потягивается: погода прекрасная. Студенты входят и выходят, быстро глотают кофе, апельсиновый сок, банан. Одни выглядят довольными, другие мрачными. Пора экзаменов. Мысленно он переносится в Европу. Это было так давно. Как забыть парижскую весну? Беззаботных женщин, скинувших зимние пальто: все они радуются жизни и пробуждают желание, а глаза их светятся лукавством или сулят надежду. Мягкий легкий ветерок, ласкающий деревья. Скверы, где играют и носятся перемазанные шоколадом дети, парки, где незнакомые люди беседуют, улыбаясь друг другу. Безмятежность клошаров под мостами Сены, повернувшихся спиной к циничным карьеристам, которых больше всего ценят в так называемом нормальном обществе. Небо, очень высокое, прозрачное, на вид такое радушное. О, если бы я мог подняться на небо, говорил себе тогда Гамлиэль. Столько людей ожидают меня там.