Время неприкаянных

Гамлиэлю очень нравился Болек. Своей фантазией он мог заткнуть за пояс самого одаренного сочинителя романов. Родился в Польше в еврейской семье, перебравшейся туда из Австро-Венгрии. Высокий, подвижный, готовый с открытыми или закрытыми глазами устремиться к любой возможности заработать несколько франков. Молодые люди очень скоро стали друзьями на всю жизнь. Болек забавлял Гамлиэля причудливыми идеями и невероятными историями, помогавшими скоротать время. Именно к нему обратился Гамлиэль, чтобы раздобыть средства для поездки сначала в Израиль, а потом в Марокко.

— Вот как! — воскликнул Гамлиэль. — Слишком легко хочешь отделаться. Ты провалил дело, признайся.

— Ладно, согласен, раз тебе так хочется, но…

Он не договорил: девушка вернулась и села за их столик, между ними.

— Меня зовут Колетт, — сказала она сурово. — Ну, я вас слушаю. У меня есть двадцать минут. Рассказывайте. Кого я должна спасать? И почему я должна это делать?

— Мое имя Болек. Но вы нужны ему. Его зовут Петер на венгерском и Гамлиэль на…

— На чем?

— На идише.

— Вы евреи?

— Почему вы спрашиваете? — осведомился Болек. — Мы не любим допросов, разве что… разве что вы из полиции.

— Отвечайте.

— Хорошо. Если уж вы хотите знать все… Да, мы евреи.

Она сделала легкую гримасу.

— Ну, я тоже.

— Мы беженцы. Не говорите мне, что и вы тоже.

— Нет, я француженка.

— Вам повезло.

— Для вас быть беженцем — это как болезнь…

Гамлиэль подумал: да, болезнь, болезнь, поразившая мир. Но нужно признать, что беженец — существо отдельное, отсеченное от всего, что присуще нормальному человеку. Он не принадлежит ни к одной нации, его не приглашают ни к одному столу. Да что говорить, он как зачумленный. Ничего не может сделать, если ему не помогут.

— Однако эта болезнь не считается неизлечимой, насколько мне известно, — добавила девушка.

— Прекрасно! — вскричал Болек. — Вы, случайно, не врач? Тогда скажите нам: какое лекарство лучше всех?

— Женитьба, — фыркнула Колетт.

Но в ее усмешке — Гамлиэлю следовало уже тогда это заметить — не было веселья, не было искренности. В сущности, она ему не понравилась. Это был не его тип. В своих грезах он выбирал женщин с загадочной красотой, окруженных аурой священной грации, недоступных, как Эстер, тогда как Колетт казалась более чем доступной и явно кокетливой. Его привлекали робкие, мечтательные натуры — она же была высокомерной, прагматичной. Властная. Волевая. Все слова, все жесты, все порывы под контролем. Она не просто смотрела на своих собеседников — она их оценивала.

— Вы, — бросила она, повернувшись к Гамлиэлю. — Да, вы, молчун, а не ваш болтливый заступник. Вы что, немой? Вам нечего сказать?

— Нечего, — ответил Гамлиэль. — Пока нечего.

— Мне, стало быть, нужно ждать?

— Почему бы и нет? Я только это и делаю.

Тут Болек, проявив неожиданный такт, встал и оставил их одних.

— Чувствую, вы вполне обойдетесь без меня.

Не замечая уличного шума, Гамлиэль лихорадочно соображал. Ему хотелось сказать что-нибудь оригинальное или, по крайней мере, подходящее к случаю, но нужные слова не шли на ум. Внезапно молчание показалось ему гнетущим. Его следовало прервать.

— Двадцать минут прошли, — сказал он.

— Я знаю. Меня подождут.

Занятная женщина, подумал Гамлиэль. Суровая. Жесткая. От кого, от чего ищет она защиты? Должно быть, ей пришлось немало выстрадать. В детстве? В отрочестве? Как бы там ни было, судя по виду, она способна справиться с любой ситуацией. А мужчины — когда она научилась подчинять их своей власти? Тут он подумал, что она, наверное, старше его. Двадцать пять лет? Ближе к тридцати? Это делало ее более интересной.

— Еще чашечку кофе? — предложил он. — Я вас угощаю.

Поняла ли она, что у беженца всегда туго с деньгами? Она многое знала, эта Колетт. Знала, как понравиться. Как вызвать желание. Ее прямые, но округлые плечи молили о ласке. Ее грудь привлекала взор. Выражение лица у нее смягчилось, улыбка стала зовущей, несмотря на тонкие губы, которые едва приоткрывались на фразе, на выдохе, чтобы тут же сомкнуться с рассчитанной медлительностью. Она накрыла ладонью пальцы Гамлиэля, и он залился краской, словно мальчик, открывший, что у женщин есть тело. Постепенно в нем зарождалось неясное чувство приятного и мучительного предвкушения. Было жарко, он дышал с трудом. Он опасался того, что ожидало его, и одновременно желал этого со всей страстью, на какую был способен.

— Давайте прогуляемся, — постановила Колетт.

Не допуская даже мысли об отказе, она посмотрела ему в глаза.

— Вы знаете Париж? Ручаюсь, что нет. Что ж, хотите вы или нет, я буду вашим гидом. И цена моя высока.

Она оплатила счет. Гамлиэль не стал протестовать. Колетт взяла его под руку и повела к набережным Сены. Она говорила много, он почти не раскрывал рта. Она показала ему Сорбонну, большие книжные магазины Латинского квартала, медицинский факультет, как если бы он и в самом деле никогда их не видел.