Время несбывшихся надежд

Ю. Д.: Сказать, что у меня были какие-то могучие источники информации, – нельзя. Знаю, что некоторые люди вступают в какие-то отношения, в том числе и финансовые, коммерческие, платя кому-то. Я как-то этим не занимался. Дело в том, что 1990–1996-й годы – это все-таки были годы работы парламента. И я был там аккредитован и, в общем-то, большую часть информации брал из некой такой болтовни в коридорах. Вот сидишь там, в баре этого Верховного Совета, куришь, вот подсаживается к тебе, скажем, Витя Гончар, подсаживается Дима Булахов, подсаживается Саша Лукашенко, Пазьняк, болтаешь с другими журналистами… Это не то что какой-то специальный источник… Но в этой болтовне, в этом курении, в этом буфете видишь какие-то ситуации, кто-то что-то тебе проговаривает. Не специально, но вот так, за чашкой кофе, за болтовней. Были газеты, были другие журналисты, которые там что-то рассказывали. Потому что, знаете, это все-таки было такое сообщество. И в 1991–1996-й годы отношения были скорее дружеские, чем конкурентные. Тогда еще не было так, что кто быстрее… Еще не было такого режима интернетного, информагентств, и люди делились информацией. Кто-то что-то узнал, и «Да, народ, вот знаете…». Один другому рассказал. Во время дела Шеремета был такой очень искренний протест всех, всего этого сообщества, когда устраивали демонстрации журналистов. Это еще не было, как сейчас, таким институционализированным: есть Белорусская ассоциация журналистов со своими экспертами, механизмом, который защищает журналистов. А тогда просто собрались в какой-то редакции – то ли в «Имени», то ли в «БДГ» – разные люди и сказали: «Ну начальство уже оборзело совсем! Давайте, ребята, что-нибудь придумаем!» Там же у нас возникла идея принести мел и прямо на тротуаре перед МИДом каждому по букве написать «Свободу Шеремету». И сделали. Была взаимоподдержка. Я финансовую линию не очень знал, не очень знаю и не очень она меня интересовала: газеты как бизнес и в какой степени они были вообще «бизнесом». Конкуренция, она тогда, ну, наверно, была какая-то. Но мне то время больше запомнилось взаимоподдержкой и в том числе обменом информацией. Кто-то что-то узнал и разболтал другим.

А у Вас не было мысли, что те люди, которые подсаживаются к Вам с чашкой кофе, хотят использовать Вас?

Ю. Д.: Я понимал, что будут хотеть использовать. Как и я их. Информация проверялась. О чем-то я просто мог написать, что вот Х рассказал то-то и то-то. А правда оно или нет – это неизвестно. Я, честно говоря, редко велся на какие-то такие вещи. И потом, эта моя формула, мой интерес к концептам, к идеям. Мне были неинтересны тайны: кто сколько украл, кто с кем спит, кто кого кинул. И когда мне пытались что-то такое рассказать, я чаще всего говорил: «Да вы знаете, мне это не интересно, ребята». Помню, у меня на Русской службе была такая ситуация, когда я только приехал в Мюнхен и мой коллега, не очень разбираясь в контекте, представил меня как коллегу из Беларуси, который запомнился публике статьями, разоблачающими коррупцию. Я вежливо сказал: «Вы знаете, я таких статей вообще не писал. Мне это не интересно. Мне интересны механизмы власти, механизмы трансформации. А кто сколько украл, мне не интересно».

Мой коллега вскинул брови, так сказать, потому что тогда была мода соответствующая. Но мне действительно было это абсолютно не интересно.

А над стилем своих публикаций Вы как-то специально работали, кому-то подражали?

Ю. Д.: Если говорить о моих кумирах, то кумир у меня был. Возможно, я его позже читал, чем сам пришел в журналистику, но мой кумир – Максим Соколов. Может быть, даже можно увидеть и какие-то прямые цитаты, и известное копирование. Хотя я не могу сказать, что пытался писать «под Соколова». Я писал своим стилем, как чувствовалось, как у Окуджавы: каждый пишет, как он слышит. Но то, что он оказал на меня большое влияние, – это безусловно. И, наверно, Зиновьев. Его книга «Зияющие высоты». Кстати, когда я в Мюнхен приехал, в 1992-м году, мне очень хотелось и я сделал это – интервью с Зиновьевым. Потом с большим трудом это интервью «устроил», потому что Зиновьев тогда стал уже очень «красным». Но я, собственно, сделал с ним интервью не ради него тогдашнего, а ради того Зиновьева, которого я читал в 1983-м году. А как-то специально над стилем работать?.. Вы знаете, времени особо не было. Потому что если работать, то где там особо стиль оттачивать? Пишешь, как умеешь, как получается.

Были ли у Вас какие-то иллюзии в этот период, которые потом рассеялись? Или не рассеялись?