Время невысказанных слов

— Да, понимаю, — отозвалась я. — Слушай, ты можешь даже не переживать по этому поводу, я сама перевожусь работать в первую смену. С Владиленой я уже обо всем договорилось. Так что можешь даже не беспокоиться.

— Это…из-за меня?

— Нет, — я усмехнулась. — Просто личные причины.

Эти самые «личные причины» были связаны с увеличившимся количеством репетиций в студии Смирнитского. «Личные причины» носили красивое название, но на деле являлись большой мясорубкой, в которую театралы во главе с рассеянным Смирнитским скинули меня после июльского отбора. Периодически кто-нибудь из студии (чаще всего танцоры) добавляли в эту мясорубку соль и перец по вкусу. Блюдо, по их мнению, должно было подаваться к столу пересоленным.

Начнем с того, что премьера была назначена Смирнитским на 31 октября. Дату не перенести, не переставить — Смирнитский был упертым: в лепешку расшибется, а сделает, как сказал.

Ему было легко утверждать это, хотя нет, вру, нелегко. Смирнитский не ныл, только подгонял упорно, с огоньком, разжигая все больше интереса в глазах. Ныли все оставшиеся члены труппы, и каждый день их нытье все больше раздражало меня. Раньше я наверно вела бы себя также. Стонала бы, называла «главного» узурпатором, говорила, что ему, конечно, не жариться на сцене по три часа в день. А все так и делали. Эти ленивые… нет, эти хорошие ребята притаскивались с опозданием на полчаса, лениво разваливались в креслах, лениво обсуждали последние новости, лениво выпендривались друг перед другом, соревнуясь в остроумии и начитанности (интеллигенция, блин!), затем с неохотой откликались на призывы и тащились на сцену, где устраивали концерт уже там. Чаще они путали слова и сбивали друг друга во время танцев (похвастаться им было, правда, нечем), но, спустившись вниз, вновь превращались в героев и острословов.

И если Смирнитский еще как-то увлекал, его слушались, делали все, что он скажет, и в итоге, репетиции двигались своим чередом, то я со своими танцами, со своим жалким авторитетом (наверно на контрасте) была вообще никем.

На его репетициях они потели, на моих — отдыхали. Без конца бегали и пили воду, без конца тормозили процесс из-за того, что кто-то в очередной раз кому-то наступил на ногу… Анжела презрительно закатывала глаза, когда глядела на меня (я начинала уже думать, что ничего больше она просто не умела), Максим держался отстраненно — он помирился с Анжелой и эта парочка, особенно после той истерической репетиции, вызывала мое неизменное раздражение. Марк — единственный, кто спасал меня от мировой тупости — в танцевальных репетициях не участвовал (как и некоторые другие счастливчики, к которым я мечтала быть причисленной).

Четыре дня в неделю я проводила в студии на обычных репетициях. Смиринсткий делал из нас с Максимом желе, заставляя по двадцать раз прогонять одни и те же монологи и диалоги, рассуждал о психологии героев — кажется, он пытался нас сделать другими людьми. В жалкие редкие минуты перерывов или в те моменты, когда мы не участвовали в той или иной сцене, мы рассаживались по самым темным углам зала, спасаясь от яркого света сцены и взглядов, которые преследовали, когда мы играли. Четыре дня в неделю после обычной репетиции я оставалась на тяжелую повинность. И в плюс к этим четырем дням взяла еще два — из выходных, когда до премьеры осталось всего два месяца, а положение наше все еще было катастрофическим.

Изначально, после всех подсчетов оказалось, что нам нужно поставить ни много, ни мало — десять танцев. Как минимум, десять. Три из них были массовые. В них принимала участия вся куча-мала. Танец в начале, середине и конце. Два были наши общие с Максимом. Их я оставила напоследок, когда выяснилось, что с остальными вообще беда. Остальные пять нужны были для сопровождения диалогов героев, ключевых сцен, переломных моментов.

Десять танцев. Это было очень много. Их все нужно было для начала выучить и отработать так, чтобы не к чему было придраться. Однако, застряли мы еще на первом пункте.

В течение всего прошлого месяца я подбирала музыку к танцам и согласовывала ее со Смирнитским — это были дикие бои, в которых никто не хотел уступать, поэтому иногда приходилось сходиться на компромиссе; я составляла эти самые танцы, выкраивая время перед утренней репетицией, перед работой, после работы и в редкие свободные минуты; пыталась все удержать в голове и потратила уйму времени, чтобы записать порядок движений всех танцев на случай крайней забывчивости. Составить танцы было легче, чем запомнить их.

Параллельно шли репетиции или попытки репетировать и разучивать, потому что дисциплина была никакой. На условие мое всем было наплевать, они знали, что мне никуда не деться с подводной лодки. Пару раз я еще бесилась на все, но уйти — так и не ушла, да и не могла себе этого позволить.