— Но ты… ты так сдался. — Я вырываю свои пальцы из его руки, сажусь на кровать. — Все это какой-то дурацкий сон, ведь завтра выпускной, мы все распланировали, мы планировали… — голос мой затихает, мне кажется, слова становятся глупыми, превращаются ни во что. Планы…
Я смотрю в окно, мимо Андрея. Он тоже молчит.
— И знаешь, что самое поганое во всем этом? — тихо спрашиваю я через какое-то время. — Что все это вранье. Понимаешь? Вранье. Дело ведь совсем не в отце. В тебе.
— Варька…
— Ты не хочешь. Не отец. Потому что, если бы ты сам хотел наших планов, ты через неделю отправился бы со мной подавать документы в Питер. Несмотря ни на что.
Несмотря ни на что… Слова эти раздаются в моей голове еще долго, они просыпаются во все последующие ночи, перетекают с горячим чаем в чашку, отбивают секунды часами с котенком, они живы, и, произнося их, я уже знала, что они обречены жить.
Секунду я еще смотрела на Андрея, готовясь сказать что-нибудь непоправимое, ставящее грань между нами, а потом он шагнул от окна ко мне, сел рядом.
— Я ведь чувствовала, что все изменилось. Все начало меняться давно, еще весной. В начале весны. Только ты не хотел признавать этого.
— Нет. И я хотел всего этого вместе с тобой, действительно хотел! Просто… потом я понял, что это не совсем мои мечты. Твои, но не мои.
— Андрей, я прошу тебя, прекрати нести чушь! Мечты, планы, отец — все это, конечно, очень важно, но все-таки не так, как главное.
— А что же главное? — тихо спросил он, сбоку глядя на меня.
Я держалась еще секунду, потом выдохнула:
— Ты не любишь меня. Все прошло.
Я отстранялась, вырывалась, стискивала руки, но он оказался сильнее — обхватил ладонями за шею, посмотрел в глаза близко-близко.
— Я не хотел… этого.
— Я знаю, — прошептала я. — Но ты просто забыл мне сообщить.
Не могла я больше сидеть рядом с ним. Не могла чувствовать его руки, видеть его, слышать его голос, не могла! Потому что невероятно сильно желала. И тогда я встала, подошла к окну, выглянула на улицу, посмотрела на ярко-желтую луну, на редких прохожих и сказала твердо:
— Значит, завтра мы видимся в последний раз.
— Если ты считаешь, что так будет лучше…
— Будет.
— Я бы хотел…
— Я тоже, — тихо произнесла я. — Но мы не сможем остаться друзьями. Той дружбы не вернуть, детство прошло.
Предчувствия — страшная вещь. Я никогда не верила в предчувствия, поверила только однажды и испугалась найти подтверждения им. Нашла.
И могла ли я подумать, что человек, который был в моей жизни больше десяти лет, занимал в ней не просто некое абстрактное место, а стоял буквально в самом центре, однажды так неотвратимо и быстро уйдет? В одно мгновение, успев лишь предупредить, махнув белым платком из уходящего по рельсам состава….
Нет. Но я почувствовала, как все изменилось, и где-то в глубине души ждала этого невидимого свершения приговора.
И мы все-таки станцевали наш последний танец тогда же, когда и виделись в последний раз. На выпускном. На пустующем последнем этаже школы, куда через открытые окна доносилась музыка снизу и лился ровный и мягкий, июньский ночной свет.
Por una cabeza
si ella me olvida
que importa perderme,
mil veces la vida
para que vivir…[1]
para que vivir…
Мы вышли под утро на дорогу, ведущую от школы. Слез не было. На душе было легко, как в сдувшемся воздушном шарике с развеселой физиономией. Без воздуха физиономия поблекла, а улыбка стала вялой и жалкой.
Я знала, что мы прощаемся, но организм словно в целях самозащиты приглушил все мысли и чувства, притупил, сделал немыми.
Андрей замолчал, растерял показную веселость, ему тоже было не по себе. Мне хотелось бы прибавить к нему больше негативных качеств, придумать их себе, усилить. Но я не могла. Он никогда не был бездушным эгоистом, и я знала, что ему было тяжело не только из-за неловкости, от которой хочется поскорее избавиться.
Он потянулся ко мне, хотел поцеловать, но вовремя опомнился, остановился.
Что нужно говорить в таких случаях, что делать? Зачем усиливать это прощание, которое только в тягость, ведь обоим несладко?
Я убрала руки за спину. И мы попрощались. И разошлись…
…За окном пел сверчок. Мы почему-то так и не вышли на балкон, сидели, прислонившись спинами к моей кровати.
— Знаешь, ты молодец, — прошептал Марк. — По тебе ни разу нельзя было сказать, что что-то у тебя не так. Ты… держалась.
— Держалась, да, наверно. Пока не осталась одна. Понимаешь, ведь все произошло очень быстро. В одну ночь и в один день. Мне не дали толком времени осмыслить все случившееся. И только утром… тем самым утром я приняла решение не поступать. Я подумала, что это правильное решение. Потому что когда я проснулась после выпускного днем, я все обдумала еще раз. На удивление хладнокровно. И не изменила его. А потом…потом началось самое страшное, — меня передернуло от этих воспоминаний. — Три дня, я помню их как сейчас. Три дня полнейшей апатии и безволия. Ни малейшего желания. Ни малейшего желания желать.