Время-память, 1990-2010. Израиль: заметки о людях, книгах, театре

«Должен признаться, что за всю жизнь я не испек ни одной булки, и вообще я не очень хороший фермер. Могу подоить корову, могу управлять трактором, потому что всем этим я занимался на ферме своих дядьев. На этом все и заканчивается. Я просто провожу специальное исследование перед тем, как сесть писать книгу: встречаюсь с профессионалами, задаю вопросы. Досконально изучал и хлебобулочное производство, много ночей провел в пекарнях, интересуясь деталями. В результате у читателей появляется иллюзия, что я все это умею сам. На самом деле мне нужны все эти сведения просто, чтобы создать впечатление, что герой, от лица которого ведется повествование, хорошо разбирается в этом. В „Русском романе“ речь идет о первых переселенцах в Израиле. В книге очень много говорится о полевых насекомых. Так вот за эту книгу я получил самую удивительную свою награду — премию энтомологического общества. Я, наверное, единственный писатель, который получил литературную премию от энтомологов. Ну, может, еще Набоков. Вообще у меня есть базовые знания в зоологии. Я много лет хотел быть зоологом, а романы начал писать только к сорока годам. В моем недавнем романе („Голубь и мальчик“, 2006 — Л.Г.), показана любовная история людей, которые разводят почтовых голубей. И, соответственно, там есть многое о голубях. Я, в самом деле, немало знаю о птицах, рептилиях, насекомых, но все равно мне необходима консультация профессионалов».

3

Сюжет романа «Эсав» весьма мало напоминает библейское повествование. Это какая-то другая библия, которая могла бы быть написана в другое время и при других обстоятельствах. Эсав и Яаков Шалева, конечно, антиподы, но противоположность их иная, не совсем библейская… Эсав — книжник, испортивший себе зрение в библиотеке, но не желающий носить очки. Он предпочитает видеть окружающий мир размытым, неясным, вероятно, из страха разглядеть в нем некоторые стороны объективной реальности. Ненастоящий мир влечет за собой ненастоящее повествование о нем. Роман переполнен цитатами, иногда закавыченными, а иногда нет, что вообще-то характерно для постмодернистского текста. Вот вам еще один парадокс: дань традиции, которая, в сущности, традицией не является.

Библейский Яаков уходит, Яаков Шалева остается и, как бы ему не было трудно, стоит на земле Израиля, а Эсав уезжает в Америку и вместо реальной выпечки хлеба предпочитает писать статьи о хлебобулочном производстве. Может быть, кто-то и углядит здесь сходство с библейскими событиями и характерами. Оно и вправду есть, но только запрятано в глубине сюжетных таинств.

Роман «В доме своем в пустыне…» (1998), как и предыдущие книги Шалева, написан в жанре семейной саги. И хотя действие умещается в рамках жизни главного героя, затрагивает оно три поколения. В семье Майер все мужчины умерли до срока, от несчастного случая или самоубийства. И вот теперь Рафаэль живет в компании четырех вдов — бабушки и трех теток, а также незамужней сестры, соединившихся в его сознании в некое существо — Большую Женщину, неразделимую в своей социальной и физиологической основе. И даже танцевали они, «образуя медленный то расширяющийся, то сужающийся круг, который не раз захватывал меня в своем движении и сужался вокруг моего тела», вспоминал Рафаэль. Долгие годы мальчик, а затем юноша оставался естественной частью этого противоестественного организма, и только инстинкт самосохранения все-таки вытолкнул его из цепких объятий пятиглавого, десятирукого и десятиногого паука. Да и супружеская жизнь Майера не сложилось: жена ушла от него к другому мужчине, лишь затем, чтобы вновь вернуться уже в качестве любовницы.

И вот Рафаэлю 52 года, он самый старший мужчина во всей родне. Покинув дом Большой Женщины, он поселяется «на краю пустыни». Но главное в его жизни не меняется: она была и остается существованием в пограничной зоне — между телами Большой Женщины, между супружеством и одиночеством, между городом и пустыней; забвением, небытием, отягощенным многими семейными тайнами, которых лучше бы не касаться вовсе. Ибо, однажды раскрывшись, эти потаенные бездны могут окончательно поглотить остатки сознания, безнадежно бьющегося в тенетах зыбкой вечности.

Город Шалева — остров посреди пустыни, граница между Космосом и Хаосом, прибежище скорби посреди людской суеты… «В те дни Иерусалим кончался внезапно… С одной стороны — дома и тротуары, бельевые веревки и блеклый электрический свет, а с той — дикость и камень, шакал и чертополох. Три больших здания возвышались над кварталом моего детства, как бессонные часовые на трех его углах: Дом сирот, угрюмый и мрачный, точно крепость, Дом сумасшедших, запертый замками и решетками, и самый близкий из трех, совсем рядом с нашим жильем, — Дом слепых…». Начало пути, который никуда не ведет.