Время перемен

Для начала решено было протестующих «отщепенцев» проучить средствами «общественного воздействия». И начали учить, изгоняя из партии, с работы, отлучая от науки, литературы, зарплаты, а впоследствии – и от дыма отечества. И делали это все главным образом руками коллег по перу и науке, вчерашних друзей-товарищей, под гул «одобряющей» толпы, в испуганном молчании, а то и вовлекая в игру кающихся грешников. А после того, как ухнули «дубинушкой», все как бы само пошло, процесс за процессом, проклинание за покаянием или наоборот, так что власти «придерживающие» могли порой даже выступать в роли милостивых спасителей от линчевания. Сказалось духовное наследие сталинизма, который не только уничтожал, но и растлевал людей духовно, прививал панический страх перед самостоятельной мыслью и несанкционированным действием, особенно коллективным.

Мы говорим об инерции страха, который как будто сохранял свое действие на людей годы и десятилетия после того, как рухнула система тотального устрашения. Но сам этот феномен требует своего объяснения, тем более что приходили в жизнь новые и уже как будто заранее запуганные поколения. Это значит, что продолжали действовать механизмы общества, воспроизводившие устрашение и готовность подчиниться ему. Психологи, историки и другие знатоки человеческих душ до сих пор не выяснили до конца чудовищный ряд духовных капитуляций «эпохи 1937-го», когда сильные люди каялись и оговаривали других. Сегодня мы довольно хорошо представляем, что тогда ломало людей. А потом, в «почти либеральные» брежневские времена?

По крайней мере, три фактора здесь продолжали (и – продолжают?) действовать.

Сохранена практически в целости система всеобщего, близкого к крепостному порабощения человека государством. Возможности квалифицированной работы по специальности, продвижения по службе, право на жилье и прочие даруемые свыше блага, а уж тем более привилегии международных контактов и выездов – все это звенья цепи, приковывающей человека к государственной колеснице. До тех пор, пока реализация всех этих – вполне обычных, записанных в Конституции – прав зависит от милости начальства, от характеристик, рекомендаций и пр., до тех пор, пока все эти блага и милости могут оборваться «компроматом», доносом, сомнением сверху, со стороны коллег или «доброжелателей», – сохраняется и воспроизводится страх.

Пока коллектив, цех, лаборатория спасают себя – свое привилегированное положение, поскольку во всеобщей системе привилегий всякое положение является привилегированным, – отторгая и клеймя всякого носителя бациллы инакомыслия, пока существует вся эта средневековая система круговой поруки и коллективного заложничества, – сохраняется и воспроизводится страх.

И, наконец, хотя далеко не в последнюю очередь, существует сам человек как социальный тип личности, как продукт социального отбора и направленного воспитания на протяжении многих десятилетий. Человек, который не столько хочет чего-либо добиться, сколько боится потерять то, что есть, преступить, выбиться из ряда, встретить осуждающий взгляд. В социальной генетике, в отличие от биологической, приобретенные признаки наследуются!

Человек, выросший свободным, уверенным в своем человеческом праве – не говоря уже о правах социальных и гражданских, – может идти один против всех, когда он считает, что он прав. Но это очень трудно сделать тому, кто жив лишь милостью начальства и социальной среды, а типичный продукт времени был и остается именно таким. Отсюда – многократные коллективные предательства, не столь частые, но все же постоянно повторяющиеся акты показных раскаяний «отступников». Они не всегда были просто лицемерными: немало людей пугались собственной смелости, видя перед собой глухую стену равнодушия, слыша со стороны друзей и близких перепуганный шепот «зря высовываетесь… всех подводите…».

Однако в обществе, вдохнувшем «глоток свободы», нашлись люди, которых уже трудно было запугать репрессиями по службе, купить карьерой, привилегиями, загранкомандировками и бог весть чем еще. Для них была разработана детально градуированная шкала более и менее суровых мер. Лишение свободы предусматривалось за «распространение клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй» – до 3 лет на основе статьи (1901-й), пополнившей Уголовный кодекс в 1966 г. (практически за «самиздат»), и до 7 лет на основе статьи, перешедшей из кодекса сталинских времен, за те же деяния, квалифицируемые как «агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти» (ст. 70). Граница между сферой действия той и другой статьи была более чем условна и при заведомой предрешенности приговоров, выносимых «независимым» судом, открывала дополнительные возможности управлять поведением обвиняемого, некоторых принуждать к публичному покаянию и т. д.