Время перемен

Непризнанному движению протеста, так называемому диссидентскому или демократическому (сейчас газеты отнесли бы его к числу демократических и неформальных), были свойственны и сильные, и слабые стороны, порой, вероятно, в нем сказывались амбиции отдельных участников и прямые результаты внешнего давления разного рода. Но несомненно, что впервые в истории последних десятилетий сложилась и выдержала многие испытания линия общественного протеста. Когда-нибудь придется подсчитывать, скольких талантливых и твердых духом людей лишилось общество, поскольку они не получили возможности для конструктивной работы общественного обновления.

Настойчивые усилия по разложению, подавлению, а позже и изгнанию из пределов страны людей, «виновных» лишь в том, что они стремились отстаивать права на гласность и творчество, не только привели к деформациям в духовной и культурной жизни, но и имели своим следствием неоправданное и беспрецедентное раздувание сугубо идеологических функций государственных служб, прежде всего – ведомства безопасности. Возникла ситуация, когда непосредственно на КГБ была возложена миссия верховной политической цензуры, распространившаяся от политических публикаций до театральных постановок: обычно «цыкания» партначальников было уже недостаточно.

Эти репрессии в основном были развернуты в 70-е гг. Но еще до того властям удалось многого добиться. Во-первых, несмотря на все ранее сделанные разоблачения сталинских репрессий, в партийном и государственном аппарате, в судах, в системе КГБ, находящихся вне сферы какого бы то ни было публичного обсуждения, сохранилось достаточно сил и «прав», чтобы творить произвол. Во-вторых, и это еще важнее, довольно быстро удалось отсечь активно сопротивляющихся (позже кто-то подбросил имя страшного врага – «диссидент», по-русски просто «думающий иначе») от общества и даже от довольно многочисленного «либерального» слоя интеллигентов.

Говорят, что обречено общество, не способное выдвигать героев и праведников. Такие люди у нас были, долгое время одиноко звучал их голос, и даже самым непримиримым противникам казенного лицемерия, по сегодняшним меркам – либерально или реформаторски мыслящим людям – открытый протест против двоедушия – «жить не по лжи» – казался беспочвенным и опасным максимализмом.

Осенью 1969 г. торжественно и единодушно изгнали из Союза А. Солженицына, а потом и тех, кто пытался его защитить. С А. Сахаровым было посложнее. Его возраставшая политическая активность вызывала подлинный переполох в стане ревнителей «идеологической дисциплины». Но его обращения до поры до времени падали в пустоту. Их многие читали, передавали из рук в руки, перепечатывали. И молчали. Машина «единодушного» одобрения и осуждения действовала почти безотказно.

Да, счет прямым жертвам шел на десятки и сотни, не на миллионы. Но неправый суд бил не только по осужденным. От несправедливости, хотя бы в отношении одного-единственного человека, учиненной, конечно же, «во имя общества», страдает все общество, даже если оно не осознает этого. «Мученики догмата, вы тоже жертвы века», – писал Пастернак еще в молодости. А мученики страха? А верноподданные «единодушия»? А те, кто поднимал руку в пароксизме коллективного действа или просто, чтоб не выделяться? Кто делал вид, что «это» его не касается? Кто сберегал себя для «более важного» дела? И кто в бессильном отчаянии сжимал кулаки? Сегодня об этом нельзя не помнить. (Кстати, ведь и счета здесь еще не оплачены: пока не отменены несправедливые приговоры, не начислены компенсации, не названы публично имена доносчиков, – а надо бы.)

Система тотального устрашения ушла, оставив после себя действенную и способную самовоспроизводиться инерцию страха, страха уже не за жизнь, не за физическое выживание свое и детей.

И все же прямой победы горстки смельчаков над системой всеобщего устрашения и лицемерного единодушного послушания – не было и не могло быть. Но система дала трещину: была подорвана идея ее всемогущества, было доказано, что свободная мысль может звучать и может быть услышанной. Что найдутся и такие люди, которые не дрогнут, и другие, которые не отвернутся от них. И это означало если не свет, то все же сумерки страха.

Не просто украшением, но существенным, формообразующим признаком эпохи с самого начала стали нескончаемые юбилеи, которые сопровождались торжественной шумихой, громкими поздравлениями и обильными награждениями. Кроме юбилеев государственных и партийных, со временем стали отмечать все более пышно юбилеи учреждений и руководящих лиц, главным достижением которых было дожитие до круглой даты (а впоследствии – и некруглой). Над этими государственными нравами недавнего прошлого сегодня трудно не иронизировать. Но они заслуживают и более серьезной оценки.