Время политики

А однажды из чистого озорства в алфавитный каталог одной из больших библиотек (не скажу, какой именно) я самовольно вставил несколько карточек с описаниями несуществующих, выдуманных мной книг. И имена авторов, и заголовки этих фантомных изданий были довольно правдоподобны, ничего слишком пародийного в них не было. А не слишком – все-таки было. Ну, такие, например: «Календарные обряды племен Среднего Левобережья» или роман несуществующего (хотя кто его знает) немецкого автора Томаса Бауэра под названием «Скотница и курфюрст». Ну и еще что-то в таком роде. Много лет спустя я включил некоторые из этих библиографических описаний в один из своих поэтических текстов.

Делал я это, как было сказано выше, из чистого озорства, а сколько-то лет спустя понял, что это был полноценный художественный акт. А карточки эти, вполне возможно, до сих пор прячутся в этих огромных каталогах. Ну и пусть, никому они там особенно не мешают.

Считалось почему-то, что в библиотеках работали по преимуществу пенсионерки с культурными запросами, бледные юноши с проблемами социализации и мечтательные девы в очках с толстыми стеклами, говорившие шелестящими, как осенняя роща, голосами: «К сожалению, эта книга сейчас на руках. А вы, кстати, знаете, что у вас задолженность еще с прошлого года? Вы уж, пожалуйста… Приходите к нам в следующий четверг на встречу с писателем N. Будет очень интересно. Вот, кстати, на выставке его новый роман „Сезон откровений“. Нет, сама еще не читала, но отзывы хорошие».

Разумеется, эти стереотипы возникли не на вполне пустом месте, но всё же они сильно преувеличены.

Я и служил в библиотеке. Причем довольно долго. И могу с уверенностью и со знанием дела сказать, что, во-первых, я, как мне кажется, совсем не подхожу ни к одной из описанных категорий, во-вторых, многие из тех, с кем мне приходилось там работать, не подходили к ним тоже. Совсем были разные люди – поумнее, поглупее, поинтереснее, поскучнее, повеселее и потоскливее. Разные. Многих я помню до сих пор. С некоторыми – продолжаю знакомство.

Мне много дали эти годы. По крайней мере, я до сих пор уверен в том, что занятия каталогами и классификацией – а я в основном занимался именно этим – стали для меня неплохой школой интеллектуальной и художественной дисциплины.

Я весьма благодарен этому опыту. Когда в качестве гостя я прихожу в какие-нибудь библиотеки, я, не без волнения проходя мимо каталожных ящиков (там, где они еще сохранились), обязательно заглядываю внутрь и, вроде как дым отечества, вдыхаю неповторимый ностальгический запах бумажной пыли.

Недавно в каком-то моем интервью речь – не помню почему – вдруг зашла о библиотеках. Видимо, потому что я в качестве одного из фактов своей биографии упомянул, что в советские годы я работал в библиотеке.

Интервьюер спросила, какую, на мой взгляд, культурную и социальную роль играет в наши дни библиотека. Я сказал, что, начиная с ранних девяностых и кончая совсем недавним временем, эта самая роль была сведена к минимуму. А вот сейчас эта роль постепенно возрастает, и библиотеки вдруг становятся важными культурными и общественными институтами. Сказал, что библиотека в том старом смысле, в общем-то, умерла. Но она возрождается в каком-то ином, новом качестве. Библиотека, мне кажется, очень даже может стать и становится модным молодежным местом.

Вот и чекисты, оказывается, так же думают.

А что в нашем славном государстве во все времена служило и служит несомненным критерием успешности, состоятельности, общественной значимости и перспективности тех или иных культурных или общественных явлений, как не повышенное внимание к ним со стороны «конторы»?

Большое будущее ждет наши библиотеки, большое будущее, можно не сомневаться.

Столица и провинция

Я родился в Москве. И я в ней вырос. И я в ней живу. И я к ней привык. И я ее знаю. И я люблю ее, несмотря на то, что любовь эта, особенно в последние годы, подвергается серьезным испытаниям. Вроде бы давно уже и не за что ее любить, а я – все равно…

Память-то никуда не денешь. А поэтому волны этой любви накрывают тебя в тот случайный момент, когда сквозь толстые слои поздних катастрофических напластований вдруг проглянет знакомая с самого рождения булочная, вдруг потянет «Шипром» из парикмахерской, вдруг обнаружатся потаенный скверик и рыжий мороженщик на углу, вдруг в батальном грохоте строительной техники различишь одинокий, тарахтящий по щербатому асфальту звук самодельного самоката, предмета твоей зависти, сооруженного из двух досок, скрепленных дверной петлей. Это любовь, перемешанная с досадой, с горечью, с безразличием, с ненавистью. Но любовь.

В детстве мне было невдомек, что мой город можно не любить. А его очень многие не любили. И совсем не за то, за что подчас не любил и не люблю его я. Потом я понял, что Москва не одна. Что есть разные «москвы». И те, что виделись изнутри, не вполне похожи на те, что – извне.