Время предательства

Гамаш поморщился. Две вещи ни при каких обстоятельствах нельзя было говорить Рут Зардо: «У нас кончилось спиртное» и «Мне нравится ваша поэзия».

– И что вы ей ответили? – спросил он с опаской.

– А что, по-вашему, я могла ей сказать?

– Уверен, вы проявили любезность и пригласили ее в дом.

– Я пригласила ее сделать кое-что.

– И она сделала?

– Нет. – Рут не могла скрыть удивления. – Она просто сказала, стоя у моей двери: «Спасибо».

– И что сделали вы?

– А что я могла сделать после этого? Захлопнула перед ней дверь. Она сама напросилась.

– Да уж, вас спровоцировали дальше некуда, – согласился Гамаш, и Рут посмотрела на него пронзительным, оценивающим взглядом. – Вы знали, кто она?

– Вы думаете, она сказала: «Привет, я одна из пятерняшек. Позвольте войти?» Конечно, я не знала, кто она такая. Я решила, что она старая пердунья, которой что-то от меня надо. Поэтому я от нее избавилась.

– И что сделала она?

– Вернулась. Купила бутылку «Гленливета». Явно посоветовалась с Габри там, «У геев». И Габри сказал ей, что единственный ключ, который открывает дверь в мой дом, – бутылка виски.

– Слабое звено в вашей системе безопасности.

– Она сидела там. – Рут показала на стул, на котором сидел Гамаш. – А я здесь. И мы выпивали.

– И на какой стадии она вам сказала, кто она такая?

– Она, вообще-то, не говорила. Она сказала, что у меня есть одно стихотворение. Я спросила какое, и она мне процитировала. Как и ты. Потом сказала, что Виржини именно так и чувствовала себя. Я спросила, о какой Виржини она говорит, и она ответила, что о своей сестре. О Виржини Уэлле.

– И тогда вы поняли? – спросил Гамаш.

– Господи боже, да тут даже моя долбаная утка догадалась бы.

Рут поднялась и вернулась с книгой Бернара о пятерняшках. Она бросила книгу на стол и снова села.

– Отвратительная книга, – сказала она.

Гамаш взглянул на обложку. Черно-белая фотография доктора Бернара, сидящего на стуле в окружении пятерняшек Уэлле в возрасте приблизительно восьми лет. Пятерняшки смотрели на него восторженными глазами.

Рут тоже смотрела на обложку. На пятерых девочек.

– Я притворялась, что живу в приемной семье, и ждала, что в один прекрасный день они придут и найдут меня.

– И в один прекрасный день Констанс пришла, – тихо произнес Гамаш.

Констанс Уэлле в конце своей жизни, в конце пути пришла в этот разрушающийся старый дом, к этой разрушающейся старой поэтессе. И здесь она нашла-таки собеседницу.

А Рут обрела сестру. Наконец-то.

Рут встретилась с ним взглядом и улыбнулась:

– «Не будет ли тогда, как прежде, слишком поздно?»

Увы.

Глава девятнадцатая

Старший инспектор Гамаш приехал в Монреаль и теперь, сидя за своим компьютером, читал недельные отчеты инспектора Лакост, своих агентов, полицейских отделений по всей провинции.

Стояло субботнее утро, и он был один в отделе. Отвечал на электронные письма, делал записи, отправлял соображения и предложения по поводу расследований. Звонил в отдаленные районы двум инспекторам, ведущим следствие, расспрашивал, как идут дела.

Потом он посмотрел последний дневной отчет. Это была сводка проведенных мероприятий и дел из офиса старшего суперинтенданта Франкёра. Она присылалась Гамашу не с целью информирования и определенно не из вежливости, а в качестве оскорбления.

Гамаш помедлил на иконке «открыть сообщение».

Если нажать ее, то оно будет помечено как прочтенное. За его столом на его терминале. С предварительно введенными его паролями.

Франкёр опять будет знать, что он еще раз умыл Гамаша.

Тем не менее Гамаш щелкнул мышкой, и на экране появились слова.

Он прочел то, что хотел Франкёр. И почувствовал именно то, чего Франкёр хотел добиться своим посланием.

Бессилие. Злость.

Франкёр назначил Жана Ги на очередную операцию, на сей раз – рейд по изъятию наркотиков, который вполне мог быть осуществлен Канадской конной полицией или пограничной службой. Начав читать сообщение, Гамаш сделал долгий, неторопливый, глубокий вдох. На мгновение задержал воздух в легких. Потом выпустил его. Медленно. Заставил себя перечитать все заново. Воспринять целиком.

Потом он закрыл сообщение и сохранил его.

Он сидел в своем кресле и смотрел через стекло, отделяющее его кабинет от всего офиса. От пустого офиса. С замусоленными рождественскими гирляндами. С жалкой елочкой без подарков, даже фальшивых.

Гамаш хотел развернуться в кресле спиной к этому запустению и взглянуть на город, который он любит. Но вместо этого он обдумал то, что видел и что прочел. И что чувствовал. Потом он позвонил по телефону, встал и ушел.

Наверное, ему следовало сесть в машину, но старший инспектор хотел подышать свежим воздухом. На тротуарах Монреаля лежал талый грязный снег, а улицы были полны спешащими покупателями, которые толкались и желали друг другу чего угодно, только не мира и благополучия.

Активисты Армии спасения исполняли на углах рождественские песни. Гамаш прошел мимо мальчика, который распевал сопрано «Однажды в царском городе Давида».

Но старший инспектор ничего не слышал.