Время прибытия

Сказать, что моя повесть стала полным откровением для думающей части населения, конечно, нельзя. Достаточно вспомнить «Зияющие высоты» Александра Зиновьева… Но то была «забугорная» литература, доходившая в виде слепого ксерокса или доносившаяся из трескучего вражеского эфира. А тут в журнале «Юность», трехмиллионным тиражом! Наверное, медведь в кремлевских елях сдох? Кстати, именно этим обстоятельством объясняется, мягко говоря, скептическое отношение либеральных критиков к моим ранним повестям. После капиталистической революции 91-го, господствуя в литературе, как татары после Калки, они вообще постарались удалить мои вещи из отечественной словесности. Задача облегчалась тем, что после статьи «Оппозиция умерла. Да здравствует оппозиция!», опубликованной сразу после расстрела парламента в октябре 93-го, мое имя по команде сверху (а командовали демократы не хуже коммунистов) вылетело из энциклопедий, справочников, программ… Почему же советским либералам не пришелся по душе мой «гротескный реализм»? Вот моя версия: наш либерал – человек «двудомный». Типичный пример – Андрей Синявский. С одной стороны, советский филолог, специалист по соцреализму, сотрудник института мировой литературы, с другой, Абрам Терц – автор антисоветских сочинений, выходящих в «тамиздате». Для либералов неприемлема сама мысль о том, что вполне возможно усовершенствовать советское (или российское) общество изнутри, не становясь его врагом, не вступая в союз с внешними недоброжелателями. Ими движет одна, но пламенная страсть – радикально и любой ценой исправить ошибку истории под названием «Россия». А как исправляют ошибки? Правильно: зачеркивают. Моя повесть, критикующая советскую политическую реальность, но без антисоветского исступления да еще в подцензурной печати, шла вразрез с этой концепцией «двудомности». Как борется российский либерал с теми, кому не в состоянии возразить? Правильно: вычеркивает.

Думаю, именно этими соображениями объясняется одна неточность в справочниках и учебниках литературы – после 2001-го меня туда вернули. Авторы упорно относят «ЧП» к перестроечной прозе. То, что повесть могла выйти во время «застоя», кажется им невероятным. Но в январе 85-го, когда первый номер «Юности» поступил к подписчикам, о «новом мышлении» не помышлял еще и Горбачев, а будущий идеолог перестройки Яковлев пил в канадской ссылке виски. Бурный отклик в обществе, горячая дискуссия в комсомоле, восторг радиоголосов, – все это, конечно, насторожило власть. Хотели художественную иллюстрацию к постановлению ЦК КПСС, а получили брожение в умах. Меня, как я сказал выше, крепко покритиковали в печати да на многочисленных встречах с активистами доставалось.

В конце 80-х писательница Марина Юденич, с которой мне прежде встречаться не доводилось, вдруг позвонила и как давнего знакомца позвала на презентацию своего нового романа. Недоумевая, я пошел. Виновница торжества, одетая во все черное, курила сигарету в длинном серебряном мундштуке и была похожа на декадентскую барышню начала прошлого века, вроде Черубины де Габриак. Я тепло поздравил ее с выходом книги и взялся за бокал. «Неужели не узнаете?» – спросила она низким голосом, глядя на меня темными, как «черный квадрат», глазами. «Не-ет…» – я опасливо обшарил закоулки своей мужской памяти. «Ну как же! В той жизни я была Мариной Некрасовой, первым секретарем Железнодорожного райкома комсомола!» И я отчетливо вспомнил боевую «комсомольскую богиню», чуть ли не с красной косынкой на голове, громившую мою повесть с трибуны горкома. Оставалось только посмеяться над метаморфозами времени.

А осенью 1986-го мне дали за «ЧП» премию Ленинского комсомола. Страна менялась, власть хотела соответствовать этим переменам. В основном на словах… Вместе со мной высокую награду получал клоун Полунин. Говоря слова признательности членам бюро ЦК ВЛКСМ, он не справился с эмоциями и заплакал навзрыд. Чувствительный комсомольский ареопаг тоже прослезился, а тогдашний молодежный лидер Мироненко, изнурительно многословный питомец украинского комсомола, разразился бесконечной речью об ускорении и новом мышлении. Продолжая громко всхлипывать, лицедей повернулся ко мне и незаметно подмигнул сухим ехидным глазом, мол, как я их развел, прозаседанцев!