Время прощать

Эта маленькая банда собиралась у разных церквей на молебны и пламенные проповеди. Обычно методисты, пресвитериане, баптисты и англикане их просто игнорировали. Но однажды, с закрытыми в экстазе глазами вопя во все горло свою проповедь на лестнице методистской церкви, так называемый проповедник оступился, потерял равновесие и скатился с восьми мраморных ступеней. Он получил серьезные травмы, повредил мозг и потерял правый глаз. Спустя год, в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом, он подал на методистскую церковь в суд за халатность, требуя возмещения в пятьдесят тысяч долларов за нанесенный ему физический ущерб.

Молодой Рубен Этли пришел в ярость от такой наглости и охотно взялся бесплатно защищать церковь. Будучи верующим, он счел своим христианским долгом встать на защиту храма от возмутительных обвинений.

Когда начался отбор присяжных, он самодовольно заявил судье:

— Дайте мне двенадцать первых.

Адвокат проповедника благоразумно уступил, и первые же двенадцать кандидатов принесли клятву и расселись в ложе присяжных. Адвокат истца доказывал, что ступени церкви находились в плохом состоянии, годами не ремонтировались, что и раньше поступало много жалоб от прихожан и так далее. Рубен Этли расхаживал по залу, исполненный самодовольства и возмущения уже самим фактом, что дело принято к рассмотрению. Спустя два дня жюри присудило проповеднику рекордные для округа Форд сорок тысяч долларов. Это стало позорным конфузом для адвоката Этли, над ним много лет насмехались, пока не избрали судьей.

Позднее выяснилось, что пять из «первых двенадцати» присяжных тоже были пятидесятниками, членами общины, известной клановостью и спаянностью. Любой адвокат выявил бы это даже при поверхностном наблюдении. А фразу «Дайте мне двенадцать первых» и теперь, тридцать лет спустя, адвокаты часто в шутку повторяли, наблюдая за кандидатами в присяжные, терпеливо ожидающими своей очереди в зале суда.

Одноглазого же проповедника впоследствии избрали в сенат штата, несмотря на повреждение мозга и прочие неполадки организма.

— Уверен, Уэйд Ланье наймет консультанта по отбору присяжных, — возразил Джейк. — Он всегда так делает. Я просто хочу сравнять шансы, вот и все.

— Вы пользовались услугами такого консультанта в деле Хейли? — спросил судья Этли.

— Нет, сэр. За то дело я получил всего девятьсот долларов. К моменту окончания процесса мне нечем было оплатить телефонные счета.

— Тем не менее вы выиграли процесс. Меня начинают беспокоить расходы по этому делу.

— Наследство оценивается в двадцать четыре миллиона, судья. Мы не потратили и одного процента от этой суммы.

— Да, но при темпах, которые вы задали, продлится это недолго.

— Но я не раздуваю расходы искусственно.

— Я не имею в виду ваш гонорар, Джейк. Но мы уже заплатили бухгалтерам, оценщикам, Квинсу Ланди, сыщикам, стенографисткам, а теперь еще придется платить экспертам, которые будут выступать свидетелями на процессе. Я понимаю, все это нам приходится делать, потому что Сет Хаббард совершил глупость, написав такое завещание, хотя прекрасно знал, что за наследство пойдет безобразная драка. Тем не менее защищать его наследство — наша обязанность.

Судья произнес это так, будто деньги утекали из его собственного кармана. Интонация была явно осуждающей, и Джейку вспомнилось предостережение Гарри Рекса. Он тяжело вздохнул и решил оставить тему. Получив два щелчка по носу — фактический отказ перенести процесс и отказ оплатить услуги консультанта, — Джейк решил дальше не испытывать судьбу. Как-нибудь в другой раз. Не так уж это важно.

Вдруг он услышал, что судья Этли похрапывает.

Боуаз Риндс жил в унылом, запущенном доме престарелых на обочине шоссе, которое с юга на север пересекало маленький городок Пелл-Сити, штат Алабама. После четырехчасового пути, с объездами, неверными поворотами и попаданиями в тупики, Порция и Летти добрались-таки до места в субботу после полудня.

Поговорив с дальними родственниками в Чикаго, Чарли Пардью сумел напасть на след Боуаза. Чарли развил бурную деятельность и старался поддерживать постоянный контакт со своей вновь обретенной горячо любимой кузиной. Выгода от покупки похоронного бюро с каждой неделей становилась все очевиднее, и приближалось время для нанесения решающего удара.

Боуаз был чрезвычайно слаб здоровьем и почти ничего не слышал. Он передвигался в инвалидном кресле, но сам управлять им не мог. Его вывезли на бетонную площадку и оставили в обществе двух приехавших женщин.

Боуаз был счастлив, что кто-то его навестил. Судя по всему, других посетителей в эту субботу в доме не было. Он сообщил, что родился «приблизительно» в 1920 году где-то возле Тьюпело, и его родителями были Ребекка и Монро Риндс. Это означало, что ему всего лет шестьдесят восемь, во что было трудно поверить. Выглядел он куда старше: белые как лунь волосы, множество морщин вокруг остекленелых глаз… Он признался, что у него больное сердце и что когда-то он был заядлым курильщиком.