Время смерти

Мой отец, Вукашин Катич, хочет сегодня загулять? Иван остановился, всматриваясь в его лицо. Он не видел его выражения. Тень и вечер накрыли это лицо. Оно такое же темное, как шляпа, пелерина, непременная трость. Может быть, этим, всегда неизменным, он лишь скрывается от людей? Даже от них, детей. Может быть, даже мама не знает его настоящего. Но он, сын, нечто другое. Он не уйдет на фронт, не узнав всей правды об отце. Он узнает себя будущего, себя в пятидесятилетним возрасте. Того себя, кто переживет войну. Это великолепная мысль!

— Я хочу, чтобы ты повел меня в самое веселое заведение Крагуеваца. Если такое еще существует. Люди выглядят как на похоронах.

— У народа, Иван, свадьбы и похороны лежат рядом. Он легко переходит с одного на другое. Я хотел бы поужинать вместе с твоими ближайшими друзьями. А потом мы вдвоем походим по городу.

— Идет. И до ужина мы тоже походим. Мы никогда не гуляли под дождем.

— У меня не было времени, а ты больше любил читать. Пойдем по другой улице. Здесь слишком много беженцев, телег и скота.

Он хотел, чтобы они шли по менее освещенной улице, чтобы он мог накрыть его пелериной, защитить от дождя. С завтрашнего дня ему придется мокнуть.

— Что ты знаешь о Милене, папа?

Отец остановился, помедлил с ответом.

— О ней не беспокойся. Госпиталь успели эвакуировать из Валева.

— Ты уверен, что она не осталась в Валеве?

— Я был в городе, когда госпиталь вывозили в Лиг. Как только я сумею найти какую-нибудь подводу, я съезжу ее навестить.

— Сделай это завтра, пожалуйста. И передай, что я каждый день пишу ей письма в свою тетрадь. Отправлю, когда прогоним швабов за Дрину.

Они шли узкой, темной улицей с редкими фонарями. Ивану было приятно и радостно видеть освещенные окна домов, за которыми наверняка дети, девушки, матери. Чем-то прежним, давно знакомым пахли хризантемы в садах; он жадно вдыхал их запах.

— Почему, папа, хризантемы считают погребальными цветами?

— Должно быть, потому, что это последние цветы. А мне они напоминают о лете. Лете, которое не сдается зиме. — Он умолк, не удовлетворенный своим объяснением, потому что Иван молчал. И начал опять, поспешно, слишком громко: — А запах у них резкий, чистый, какой-то даже зеленый. Мне нравится острота этого запаха.

И устыдился самого себя за столь легковесные слова; пригнулся, чтоб не задеть за черный, прибитый к калитке флаг. С опаской набросил край пелерины на Ивана. Тот не сопротивлялся, напротив, прижался к нему. Теперь они шли рядом, касаясь друг друга при ходьбе. Он не может оставить сына одного перед заботами и страхами грядущего дня.

— С кем ты дружишь, Иван? Я имею в виду, кто твои товарищи?

— Может быть, тебе будет неприятно ужинать сегодня в одной компании с социалистом. Это мой лучший друг, но фанатичный социалист. На тебя и на Скерлича он нападает особенно яростно и убедительно.

Близость отца и рождала чувство печали, неловкости, и была дорога ему; шаг его стал короче. А если б он выскользнул из-под тяжелой руки на своем плече, он бы не мог произнести ни слова; и если б отец убрал свою пелерину с его плеч, он бы остался голым под дождем.

— Очень рад, что у тебя есть такой друг. Социалисты — лучшие друзья в юности и на войне.

— Почему именно на войне?

— Потому что в силу своих принципов они не выносят офицеров и не бывают подхалимами. А чувство товарищества — составная часть их идеологии, и они всегда верны и готовы жертвовать собой.

Послышался плач женщины; в ответ заскулили собаки.

— Насколько я знаю, папа, ты тоже был социалистом.

— Да. Я тоже верил, что вместе с сапожниками и портными, подмастерьями и приказчиками можно создать Балканскую социалистическую республику. Все великие верования, Иван, — результат опыта и зрелости. Или заблуждений. Кто в юности не был социалистом, тот не был молод.

— Хорошо сказано, — улыбнулся Иван. — Папа, а что ты думаешь о храбрости? О храбрости вообще.

— Я думаю, — сразу ответил Вукашин, — что храбрость — достоинство, чаще всего встречающееся у людей. Да, вероятно, самое частое. У меня не вызывает восторга человек, у которого храбрость самое большое достоинство.

— Ты по-прежнему веришь, что знание обладает большей ценностью, чем храбрость? — Он взял отца за руку. Чтобы остановиться. И хотел было выпустить ее, но лишь крепче сжал. Они пошли медленнее. — Неужели ты не считаешь храбрость самым ценным качеством в человеке?

— Среди человеческих качеств, как я много раз тебе говорил, для меня правдолюбие и чувство достоинства стоят на первом месте. — Он умолк, а Иван не мог видеть выражения его лица.

— Даже если храбрость — наиболее часто встречающееся человеческое свойство, как ты говоришь, то трусость — самое отвратительное. Не только по отношению к отечеству и свободе. Трусостью ничего не познается.

— Менее всего люди на этом свете, мой Иван, несчастны оттого, что не знают этих твоих великих истин.

— С тех пор как я читаю и думаю, я убежден, что человеческая жизнь на столько ценна, сколько правды мы о ней знаем. И сейчас я это чувствую.