Время смерти

— Ты преувеличиваешь. Очень мало истин, которыми живет человек. Во имя которых он должен и может жить.

— А я, папа, только правдой могу быть счастлив.

— Коль скоро мы говорим о страданиях жизни, то самое тяжкое, сынок, — распознать зло. У него столько лиц, сколько людей на земле. И еще лица тех, кто не родился.

— Говори до конца.

— Я еще и не начинал. И не знаю, как начать. Однако я полагаю, люди несчастнее всего бывают не из-за бедности и страдают более всего не из-за голода и холода. И отчаиваются не оттого, что должны умереть.

— Откуда ты это знаешь?

— По собственному опыту, если это для тебя что-либо значит; человек только из-за людей и от людей может быть по-настоящему несчастен. Даже когда они нас любят и мы их любим.

— Я не убежден в этом.

— Понимание того, как обстоит дело с людьми, — вероятно, единственное умение и знание, которое может сделать нас счастливыми. Хотя бы на короткое время. Во всяком случае, именно в людях заключается то, что делает нас и счастливыми, и несчастными.

— Если мы честолюбивы. И тщеславны. Если мы очень эгоистичны.

— Мы не должны обязательно быть тщеславны или честолюбивы, Иван. Мы приходим в мир, который нам почти во всем враждебен. Который самим фактом нашего рождения делает нас зависимым и несет нам опасность. И поистине чудо, что в таком мире человек остается хорошим.

— А ты, папа, разочарован в жизни? — вдруг шепнул Иван.

— Разочарование, Иван, не самый худший результат нашего опыта. Ибо из разочарования есть выход. В нем всегда есть виновник.

— Разве нам от этого легче?

— Пока мы молоды — да.

— В жизни человека с самого начала должно существовать нечто наиболее важное. Нечто необходимое. Нечто решающее для будущего.

Вукашин помолчал. Это для меня наиболее мучительная загадка. Неужто уже и для него? И продолжил:

— Самое печальное во всем этом, может быть, то, что у молодого человека нет силы понять опыт отцов. И тех, кто победил в жизни, и тех, кто потерпел поражение.

— Не верю.

— Так и должно быть. Только так. Но мы, сынок, можем очень немногое и лишь иногда умеем защититься от зла, которое во всем, что нас окружает. И которое мы сами создаем… — Ему захотелось обнять сына.

— Что же, с твоей точки зрения, я должен сейчас делать? Как бы поступил ты сам, оказавшись на моем месте?

— Вероятно, так же, как ты. — Вукашин нежно обнял сына. — Да, нужно следовать своей мысли до конца. Нужно. Никого не копируя и никому не подражая. — Он хотел было сунуть руку в карман и отдать ему письмо «Ивану, однажды ночью в Париже», где именно об этом шла речь, но вспомнил, что там нет ни слова о войне.

Они шли молча.

Увидев кафе «Талпара» и услыхав музыку, Иван остановился и освободился от пелерины отца и обнимавшей его руки.

— Скажи мне, что с нами теперь будет? Завтра? Но не отвечай мне, как политик отвечает своему избирателю и стороннику. И не как сыну, которого надо утешить.

Вукашин долго молчал: что может менее всего причинить ему боль? Вспомнилось, как сын вместе с товарищами шагал по улицам города и пел победные песни. Юноша бодр и уверен, даже весел, и все более оживляется, чем дольше они разговаривают, чем дольше они вместе. Он ничем не смеет разрушить эту веру. Но как обманывать сына во имя патриотизма? Причем в последнюю, может быть, в последнюю ночь.

— Ты, папа, не веришь в нашу победу?

— Речь не о вере, Иван. Вера — это чувство, которое часто не зависит от фактов и реальных обстоятельств. Это ты наверняка понял. Что же касается положения на фронте, оно для нас неблагоприятно со всех точек зрения. Должно произойти чудо, чтобы ситуация изменилась.

— Это значит: сейчас нас только убивают. Убивают уцелевших и самых храбрых.

— Не так, сынок. Сербия эту войну выиграет. В этом я убежден. Судьба этой войны решается не на Саве или Колубаре. — Он умолк. Что ему сказать? Если на совещании у Верховного командования он не сказал того, что должен был сказать. — Да, вот что я упустил: позавчера Мишича назначили командующим Первой армией. Ты будешь служить у него. — И опять умолк, пораженный внезапным ужасным предчувствием.

— И на чем же основана твоя вера в нашу победу? — Иван не сводил глаз с его лица, освещенного огнями кафе, где гремела музыка.

— На вас. На твоих товарищах. На таких людях. — Лицо Ивана оставалось в тени. — Вы, кто сегодня с песней прошли по городу, не можете быть побеждены. И кроме того, нашу победу решают союзники, которые эту европейскую войну выиграют.

— Ты прав. Я тоже так думаю. — Иван великодушно прервал мучения отца.

Подошли Данило История и Бора Валет. Иван познакомил их с отцом. И сделал это весело, многословно.

Вукашин молча первым вошел в переполненное кафе и попросил хозяина приготовить ему столик и ужин.

— Вы Богдана не видели? — Иван стоял у двери, расспрашивая всех и не решаясь входить, остановленный запахом, таким же, какой был в Скопле: Косара и блевотина, драка с господином в шляпе, потом опять Косара и он сам, под именем Ивана Степановича! Он пришел в ужас от самого себя. Завтра утром он этой несчастной Косаре напишет письмо и назовет свою настоящую фамилию.