Время смерти

Улыбаясь, к нему неслышно подошел профессор Зария, мундир на нем, казалось, был с чужого плеча. Губы и лицо его выражали страстное желание поговорить. Перед войной он славился тем, что по утрам в кафе «Москва» мог рассказать, что снилось минувшей ночью видным белградцам; знает ли он настолько армию или хотя бы штаб?

— Садитесь, профессор. Если не считать насморка, вы здоровы?

— Я счастлив, что вы приехали, господин генерал. Хотя и осталась лишь минута до полуночи. — Он говорил негромко, доверительно.

— Я сказал бы, профессор, что для кого-то полночь пробило еще тогда, когда армия стояла на Ягодне. Проблема времени, знаете ли, зависит от часов и отсчета. У разных людей разные часы. У каждого в свое время бьет полночь.

— Я здесь штабным писарем, и можете себе представить, каковы мои познания в стратегии и тактике. Но все ведь видно. Теперь нас может спасти это Негошево[68], помните строку: «Пусть случится, чего быть не может».

— Мне кажется, поэты назвали невозможным именно то, что люди единственно должны делать ради своего существования. А невозможное у сербов, мой профессор, это, мне думается, действовать умнее неприятеля и обладать силой терпеть больше него. Делать то, что можно сделать. И непременно больше того, кто сильнее. Когда речь идет о жизни, для нас, сербов, я не знаю иной тактики и стратегии. — Он повернулся к собеседнику спиной и, прихлебывая липовый чай, вновь углубился в изучение ситуации на мосту.

Офицерам лишь на миг удалось задержать движение, но пехота тут же бросилась вперед еще более яростно и неудержимо.

— Я думаю, это лишь трата невозместимого времени, господин генерал, — с нескрываемым раздражением произнес у него за спиной начальник штаба Хаджич.

— Так не будет, полковник. Там на мосту мы должны остановить время. То, что на циферблате генерал-фельдцегмейстера Оскара Потиорека.

— Эту стихию не остановить даже пулеметом.

— Но командир обязан.

— Надо решать, господин генерал, когда и куда перемещаться штабу армии. Неплохо было бы в спокойных условиях разработать план.

— В данных обстоятельствах и вопреки всем правилам штаб армии сегодня вечером не тронется из Мионицы. Мы останемся здесь до рассвета. Армия должна видеть, а народ знать, что мы здесь.

На мосту раздались револьверные выстрелы. Вспыхнула перебранка. За рекой громче замычала скотина. Битва на Колубаре стала ощутимее и грознее. Проходившие мимо корчмы вперемешку с женщинами — у некоторых на руках дети — солдаты вслух угрожали тем, кто пытался револьверами остановить их на мосту. Мишич воспринял это как угрозу самому себе. Сила ее заключалась не только в отчаянии солдат. Все, что попадало в поле его зрения, что он видел и слышал, пронизывало ощущение близкой гибели. В эту Рибницу, куда он упал от страха с бревна той грозовой ночью, когда учитель в наказание велел ему принести кувшин с водой, отыгрываясь на нем, что не сумел палкой наказать другого мальчонку за кражу грецких орехов, — в эту самую Рибницу нынешней ночью он может лишь последний раз в жизни упасть с моста. Испытать судьбу. Должно. И он сделает это. Сейчас поздно менять решение. Все в штабе восприняли бы это как поражение. Первое решение — и неудача. Послать Хаджича, всех штабных отправить на мост? А что, если им тоже не удастся? Не тот момент, чтобы ставить под удар авторитет всех сразу. Только бы не стемнело. В темноте действительно станет невозможно что-либо сделать, и тогда за ночь Рудник заполнит хаос и отчаяние разгрома. Он пойдет сам. Именно сейчас и именно на мосту должен он утвердить свою волю и проверить свою силу. Здесь он своей рукой должен обуздать растерянность и положить конец испугу армии и народа. Здесь паника должна отступить перед разумом и храбростью. Снова слышны револьверные выстрелы, блеяние, мычание, грохот гаубиц; повсюду на севере ведет бой пехота Моравской дивизии.

Мишич встал и, отойдя от окна, приказал подать ему коня генерала Бойовича. Отверг предложение Хаджича сопутствовать. К дверям подвели грязного, невычищенного коня.

— Чтоб я больше такой лошади не видел! — Он вскочил в седло с усилием, которое удалось скрыть, и направил коня на середину дороги, в толпу торопливо месивших грязь солдат. И остановился, чтобы его заметили, дали ему дорогу. Ждал, пока измученные, лишившиеся надежды солдаты в надвинутых на уши шайкачах осознают: перед ними командующий Первой армией. На мосту продолжалась потасовка между гражданскими и солдатами. Подходившие офицеры узнавали его, вытягивались, отдавали честь. Стали задерживаться и солдаты, разинув рот, козыряли.

— Помогай вам бог, герои! Остановитесь на перекрестке и постройтесь вот в этом саду. — Он не повышал голоса.