Время смерти

Люди, словно изумляясь, нерешительно топтались на месте. А перед ним к мосту раскрылась трещина, и стала видна утонувшая в грязи дорога. Не спеша он въехал в узкую и короткую расселину, сопровождаемый сбоку адъютантом, а сзади Драгутином. С трудом поместился в этой воронке ограниченного пространства, придавленного небом и стиснутого подвижными берегами людской массы, которая в любую минуту могла обрушиться на него и задавить: крепче уселся в седле, натянул поводья. С моста оторвалась волна вновь подошедших и залила проход перед ним, заполнила паузу доверия; он ускорил шаг коня, решительно пробился на мост — и тут потерял равновесие; никогда он не был в такой опасности, никогда на такой высоте не стоял над Рибницей, струившей внизу свои мутные воды; церковная колокольня на другом берегу, вонзившись в стремглав падавшее небо, приблизилась на расстояние плети; у него возникло желание ударить по этому унизительному страху, который вместе с сумерками взгромоздился на него самого, превратил в пугала людей, лица которых, изуродованные ненавистью, надвигались на него, подступали вплотную, подталкиваемые разрывами снарядов, блеянием овец и женскими воплями.

— Я приказываю солдатам остановиться! Стойте, люди! Я командующий Первой армией!

Толпа вдруг, точно перед внезапно раскрывшейся пропастью, замерла, зацепившись за него взглядом.

— Неужели вы оставите за своей спиной женщин и детей? Села вы бросили швабам, а теперь хотите, чтобы перебили ваших детей и ваш скот? Какой страх поселился у вас в душе, солдаты? Нам некуда бежать. Наша страна слишком мала, чтобы убегать. Что будет с нами, если мы кинемся в бегство?

Масса, до которой не долетал его негромкий голос, которая не видела его и по-прежнему стремилась поскорее, точно смерть была уже за плечами, перейти мост, всей своей мощью ударила по людям, остановившимся перед ним, а люди эти молча, но уверенно выдержали ее напор.

Глаза его увлажнились: Первая армия начала жить. От них, этих самых ближних, что узнали его и не смеют и не могут идти дальше, а хотят его слушать, родилась волна ожидания, передышки, и эта волна катилась теперь через мост на другой берег Рибницы. Его охватило острое чувство жалости к солдатам, униженным и врагом, и собственным бессилием.

— Воины, дети мои, повернитесь!

— Ты хочешь, чтоб мы все погибли? — прервал его вопль, и ему стало легче, так и обнял бы этого усатого унтера.

— Я хочу, чтобы нас меньше погибло, унтер-офицер. И чтобы мы все вместе начали бороться за жизнь. Гибнут те, кто убегает и не думает, остаются в живых те, кто защищается и рассуждает. Немец еще и до Колубары не дошел, а вы разбегаетесь, будто он вступает в Мионицу.

— Уходи с дороги! Чего ты хочешь от нас, Мишич? Ступай в Крагуевац! В Ниш! В Салоники уезжай! Оставь нас спасаться как умеем! Зря мы и до сих пор погибали!

Это наверняка гражданские, он искал их взглядом. Под давлением толпы мост наполнялся, люди теснились, солдат к солдату: хмурые, небритые лица, потрепанные шапки натянуты на уши. Если эти уступят, его сбросят с коня, растопчут, утопят в грязи. Однако он удерживался от крика, оставался строгим и решительным.

— Я хочу, чтобы моя армия перешла Рибницу за последним беженцем. Первая армия и в беде должна оставаться армией. И не мыкаться вот так, вы слышите, солдаты?

Крики заглушили его слова:

— Мы идем по домам, свой очаг защищать! Державу не можем! Пусть ее Пашич с французами обороняет! Ты хочешь кукурузой из пушек стрелять? Я босой! С мертвого снял куртку, а она мне тесна. Три дня ракией живу, а баклагу после боя наполняю! У меня дома всех поубивало, за что воевать, генерал?

Офицеры штаба кричали на солдат, приказывали замолчать, называли имя, чин его, командующего Первой армией.

— Говорите о своих бедах, солдаты!

— Не за что нам больше погибать, господин генерал, нечем нам больше сражаться. Я вот хочу голову свою унести целой.

— Стойте, братья, я ведь приехал сюда не для того, чтобы заставлять вас умирать. Я приехал ради того, чтобы мы вместе боролись за наше спасение. Мы должны остановиться и разобраться по ротам, батальонам и полкам. Клянусь вам головой, вы больше не будете убегать. Скоро наступит конец вашим мукам. К нам подоспеет помощь и снаряды.

— Это правда, господин генерал? — крикнул кто-то, чьего лица он не успел различить.

— Правда, герои. Правда, дети мои. Я не требую от вас какого-то чуда, но только то, что мы сами способны сделать. — На глазах у него были слезы, горло сводила судорога, — Эту страну я люблю не меньше вашего, и моя жизнь не дороже вашей. Послушайте меня, и вы увидите, что будет со швабами через неделю!

— А что нам делать?