Время смерти

— Не надо стихов. Обошел я их в жизни. Дайте мне все-таки кого-нибудь из союзников. Я люблю толстые книги, набранные крупным шрифтом. Смеетесь над моими слабыми познаниями? — Он присел к печке, стал ворошить прогорающие головешки. — Вы забыли о том, что меня незаконно удалили на пенсию после побед над Турцией и Болгарией. Я оказался неудобен для радикалов и Аписа, и меня изгнали из армии… Тогда, чтобы дать какое-то образование детям, я взял заем в банке под вексель, который мне подписал Вукашин Катич… И открыл с компаньонами типографию. Там я подучился, стал различать виды набора, уразумел, что такое шрифт и все прочее. Что поделаешь, профессор. Никогда не знаешь, что может пригодиться в жизни. Принесите мне, пожалуйста, «Войну и мир».

Профессор Зария быстро вернулся и, протягивая два одетых в кожу тома, шепотом спросил:

— Что с черногорцами, господин генерал?

— Они делают все, что могут. Эх, если б у черногорцев было две армии полного состава… Мы бы с вами, профессор, провели тогда рождество в Вене… Отличный переплет. После войны, если останусь жив, освою переплетное дело. У меня есть кое-какие мыслишки на этот счет… Профессор, вы когда-нибудь давали уроки отстающим ученикам?

— Как же, как же, господин генерал. Не будь этих отстающих, мне бы не удалось окончить и наш и Берлинский университет. Маленькая страна, маленькие благодеяния.

— Ну, вот видите, а я отстающий ученик по литературе. Не сомневайтесь в этом и прочтите мне, что вам самому более всего по душе. А за этот урок в полночь, пока моя армия не отступит на Сувоборский гребень, я заплачу вам, когда мы погоним генерал-фельцегмейстера Оскара Потиорека через Дрину и Саву. — Он протянул книгу собеседнику.

Профессор Зария попытался улыбнуться. Нет, сейчас не стоит испытывать его веру. С писарской верой нельзя выиграть битву за существование. С такой верой можно разве что вертеться вокруг свободы.

— Мне трудно сказать, господин генерал, что мне не нравится в «Войне и мире».

— Наверное, все не совсем так, профессор. Немного мудрости, совсем немного мудрого и доброго успевают сказать люди. А сделать и того меньше.

— Вы относите это и к великим личностям? К полководцам? К Наполеону, например?

— Прежде всего к Наполеону, которого как полководца я ценю выше других. Но даже гениальный Наполеон своей головой выиграл всего лишь одно сражение. В остальных его победах немалая заслуга его противников. Так бывает всегда, когда войну ведут ради победы и славы. Вообще, насколько я постиг историю, победитель своей победой подчас больше обязан потерпевшему поражение, нежели самому себе. И в истории воинского искусства, я пришел к такому выводу: более всего уважения заслуживают те, кто сражался не ради победы на ратном поле.

— А кто же? Простите, господин генерал!

— Те, кто боролся за свою жизнь, профессор. Те, кто защищал право на существование своего народа. В войнах такого характера немногого стоят знания собственно военных наук. У таких войн своя тактика и своя стратегия. Всегда иная. Это искусство, и потому секрет его никто еще не постиг в полной мере. И сыновьям своим этого не передашь. Поэтому не нужно читать мне о сражениях, военных действиях, штабах. Прочтите мне что-нибудь о мире. О том, что имеет отношение к миру.

— И о Кутузове не хотите? То место, когда на Бородинском поле…

— Нет. Кутузов верил, что войну можно выиграть благодаря терпению и времени. Это неверно. В нашей войне терпение нужно только по отношению к Верховному командованию. И может быть, к союзникам. А время всегда, вспомните опыт жизни, да и уроки истории, время всегда против маленьких и слабых. И среди разумных сербов это лучше всех понял Вукашин Катич.

— Вы думаете, время работает не на нас? Против Сербии?

— А как же иначе? Прочтите мне о старом князе Болконском. Как он провожал на войну сына.

11

Около полудня «колонна героев» в залубеневших шинелях и штанах вытянулась по стойке «смирно» между раскаленной печуркой и большим трактирным столом, на котором лежали карты, стоял телефонный аппарат. За столом сидели командир полка и начальник штаба, не обратившие ровным счетом никакого внимания на их появление. Командир полка, прикладывая к щеке кусок нагретой черепицы, кричал в трубку:

— Начальник дивизии Васич приказал оборонять Риор и Мален до последнего! У меня нет снарядов даже для фотографирования. Знаю. Встречайте штыками. А что ж еще! Я и сам вижу — все покрывается льдом. Пусть! — Он швырнул трубку на рычаг и, получше обмотав носовым платком нагретую черепицу и приложив ее к щеке, принялся разглядывать студентов одного за другим с недоумением и злостью.

А те тянулись изо всех сил, хотя чувствовали, как по спине потекли холодные струйки растаявшего снега.

— Ну? Что же мне делать с вами, господа студенты? Я спрашиваю, что мне с вами делать?

— Распределить по ротам. Мы прибыли воевать, — произнес Данило. Его болезненно поразила такая встреча в штабе полка.