Время смерти

— Всыпали нам и сегодня. Это у меня тридцать шестой проигранный бой после Дрины. Понимаешь ли ты, студентик, что такое для сербского офицера тридцать шесть проигранных боев? Эх, сестрица ваша простоволосая, трусливая! Не могу больше. Завтра вы у меня, маменькины сынки, не побежите от голубых шинелей и короны Франца Иосифа.

Богдан встал, не желая слушать болтовни, однако тот удержал его:

— Студентик, посиди чуть в штабе роты. Так что ты там учил?

— Я изучал право.

— Адвокатом станешь?

— Нет. Судьей.

— Посиди, раз я приказываю. Это не бесчестное занятие. Люди ужасные жулики и насильники. Все подряд. Тебе придется бить их крепче, чем волов. И не ошибешься, если посильнее случится ударить. Ты глупый, что ракию не пьешь. Баб нет, если, б еще и ракии не было, кто бы все это выдержал?

— Может, вы правы. Но я могу позволить себе что-то не хотеть.

— Ух, какой ты жукастый да громкий, и усищи-то у тебя, и глазищи — как есть настоящий человек. Похож. А знаешь ли ты, студентик, где находится Эдем?

— Не знаю, подпоручик.

— А река Фисан, что течет вокруг всей земли Эвильской?

— Не знаю.

— А знаешь ли реку Геон, что течет вокруг земли Хуски?

— Понятия не имею. Никогда в жизни не слыхал о таких реках и таких землях.

— Верно, студентик. Никому на сей земле не ведомо, что нужно знать.

Его заставили умолкнуть звуки боя, разгоравшегося где-то справа. Вокруг в темноте стали рваться снаряды. Луку Бога обступили солдаты.

— Когда провиант будет, командир? На два дня полгалетины! Есть охота, мочи нету терпеть. Хоть бы по цигарке выдали! До каких же это пор будет длиться, господи милосердный?

— Пока вы убегаете…

— Не желаем мы умирать голодными!

— Пусть вам вестовой мой запас отдаст. Забирайте все, кроме ракии. Средое, отдай им все, что можно сожрать!

Богдан спустился ниже. Уже с трудом различались деревья. Брань и крики голодных солдат все еще слышались. И этот бунт возвращал ему уверенность в себе.

— Ты, что ль, Усач?

— Как у вас, Цвийович?

— Погибли Цыга и Дракче. Ранен Ненад. Наши всюду погибают. Жутко, — прошептал Цвийович и скрылся во тьме.

— Дракче и Цыга, — шептал Богдан. Цыга все шутил, когда прощались, а с Дракче он даже не успел попрощаться. Таков конец двухмесячного товарищества. Коченеют мертвые, засыпает их снег. Станут они добычей зверей, птиц, муравьев. И когда пастушонок пнет ногой череп — значит, настали мир и победа. Богдан сглотнул густую слюну. Дракче и Цыга, студенты-техники, один из Мюнхена, другой из Цюриха; в казарме они ночи напролет спорили о каких-то металлических конструкциях с большими фермами.

— Иван! — крикнул он. Ну вот, сидел он с Лукой Богом, слушал его бред и не спросил об Иване. А ведь взвод Катича принял на себя почти весь огонь.

— Я здесь, Богдан!

Пробираясь сквозь ропот озлобленных голодных солдат, Богдан звал Ивана снова и снова, наконец нашел, сел рядом, с трудом различая его лицо.

— Погибли Цыга и Дракче. Ранен Ненад. Наши погибают страшно.

Иван молчал, вспоминая гибель двух своих солдат: одному шрапнелью разворотило живот, он судорожно разгребал руками снег, лицо исказилось до неузнаваемости, смерть пугала его, а на снегу расплывалось кровавое пятно; второй, рекрут, который почему-то не стрелял, остался лежать неподвижно, глядя на свою винтовку, ему не было больно, он умер легко, бледность наползала на юное лицо, делая его серьезным, и как-то вдруг, сразу состарила.

— Иван, ты помнишь Дон-Кихота? — спросил Богдан

— Дон-Кихот, Дон-Кихот… — бормотал Иван.

— Рота, в ружье! — крикнул Лука Бог.

— И сегодня спать не придется, — вздохнул Иван и, поправив очки, пошел к солдатам. А так хотелось вытянуться, пусть прямо на снегу, и спать, спать, никогда не просыпаясь. С тех пор как они попали на фронт, ему не удалось поспать ночью больше двух-трех часов. И то сидя. Он повторял слова команды, а сам думал о том, как повалится на снег и заснет, вот только оторвутся они от неприятеля и выберутся из оврага.