Время смерти

— Не надо. Все в порядке. Я был ночью в госпитале. Раненые, кровь. — Он сунул руку в карман — пальцы его дрожали, ощупывая письмо Пашича.

Протяжно свистнул локомотив, и поезд вдруг резко остановился — от толчка с полок слетели сумки и чемоданы. Все что-то хватали, держали, Вукашин прижимал рукой карман с письмом. Поезд стоял: министры выходили в коридор, толпились возле окон. Плакали и кричали дети.

— Дети! Откуда столько детей? Что происходит? Кто собрал столько детей? Эвакуируется какая-то школа. Где их учителя? Дети, где ваши учителя? Не видно никого из старших. И железнодорожников нет. Непостижимо. Что тут произошло, люди? Вукашин, взгляните.

Вукашин встал и подошел к окну: на путях стояли и плакали дети, они окружили паровоз, толпились на перроне маленькой станции, из пристанционного здания появлялись все новые и новые; они перепрыгивали изгородь и топтали георгины палисадника, старались залезть в поезд, цеплялись за жандармов, которые отступали в растерянности, не зная, что делать, в то время как министры молча укрывались по купе. Паровоз засвистел и стал набирать скорость.

14

Когда паровоз дал несколько длинных гудков, судорожных, прерывистых, точно навсегда прощаясь с Валевом, у Милены задрожали пальцы, и пинцеты в ее руках моментально дали о себе знать звоном по краю металлического тазика. Доктор Сергеев, который накладывал повязки лежавшему без сознания солдату на рану у позвоночника, поднял глаза. Она не могла совладать с собой: слезинки одна за другой покатились на окровавленную и разодранную одежду, валявшуюся возле операционного стола. Доктор Сергеев что-то шептал ей по-русски, сопровождая слова умоляющим взглядом. Пинцеты зазвенели громче.

Может быть, никогда больше она не увидит отца. А она не могла остаться с ним вечером, последний вечер помолчать, надежно и нежно защищенная его присутствием. Его негромким всемогуществом. С тех пор как она помнила себя, она ничего не боялась в его присутствии. Ни ведьм, ни вампиров, ни волков, ни змеиного царя, ни турка, ни дракона; с ним она могла спуститься на самое дно Римского колодца на Калемегдане и пройти старым лесом в ущелье грозовой ночью, даже переночевать на кладбище. После смерти деда, когда она поняла, что смерть — это не сон и не переход на небо, на зеленый лужок, по которому протекает речушка, где плещутся ангелочки, как на картинке в комнате бабушки, она уверовала, что в объятиях отца даже эта смерть ничего не может ей сделать. И вплоть до встречи с Владимиром во всех юношах искала она силу отца, его качества, его образ; она не сомневалась, что не сможет полюбить человека, который не похож на ее отца. Она пристально наблюдала за матерью, выискивая у нее недостатки, поднимая преимущества отца. Так было до встречи с Владимиром. До тех пор. А с тех пор она лишь несколько раз садилась ему на колени и прижимала ухо к груди, чтобы услышать биение сердца и стук часов в жилетном кармане; чтобы задуматься над металлическим голосом времени и насладиться глубокими сильными ударами, исходящими из его груди, от которых гудел теплым и могучим эхом весь дом; чтобы расспрашивать о чем угодно и слушать этот гул и гудение в его груди. Неужели Владимир помешал ей побыть с отцом этот вечер, последний раз слушать его, чувствовать прикосновение его рук, спрашивать, по какой причине все мужчины ревнивы…

Она не замечала, как ее слезы капали на стол. Доктор Сергеев что-то тихо говорил ей по-русски, потом громко велел уйти поспать — сестра Душанка разбудит ее перед ночной сменой. Паровоза уже не было слышно.

Она опустила тазик с инструментами на стол и, заливаясь слезами, вышла из перевязочной; пробралась по коридору, забитому носилками с ранеными, не обращая на них внимания. На улице перед госпиталем стояли телеги, полные ранеными, которых недавно привезли; идя к зданию, отведенному под спальни для врачей и медперсонала, она почувствовала, что в телеге с голубыми бортами лежит Владимир, но не захотела к ней подойти, чтобы убедиться; не захотела, мстя себе за боль, причиненную отцу. За то, что Владимир заподозрил, будто она кокетничает с докторами и ранеными офицерами. Она кокетничает! Потому что его, раненного, она поцеловала в госпитале. Она, которая впервые в жизни поцеловала мужчину, и только его, Владимира. Она вбежала в комнату, заставленную кроватями, на которых не раздеваясь спали ее коллеги, бросилась на свою, общую с Душанкой, постель, сунула голову под подушку и плакала до тех пор, пока не сморил сон.