Время смерти

В этот отчаянный момент когда мы гибнем на поле чести и защиты союзнических интересов от нас требуют отдайте Болгарии часть своей территории ту которую оспаривала Австрия и из-за которой объявила вам войну и Болгария якобы откажется от недружелюбия Вместо того чтобы всем союзникам и русским оказать нам помощь нас вынуждают и заставляют усиливать Болгарию которая была и всегда останется на стороне врагов Тройственного согласия и мира на Балканах Крайний момент положить конец давлению союзников на Сербию в ее смертный час Сербия бы устояла если в течение семи-восьми максимально десяти дней ей отгрузят хотя бы десять тысяч снарядов для полевых орудий и пять тысяч для гаубиц с тем чтобы позже поступили остальные обещанные и оплаченные боеприпасы Если мы останемся без этой помощи прощай Сербия

Пашич

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

1

…Человек, следовательно, так счастливо устроен, что нет никакого надежного мерила истинности, но куда больше изощренных мерил неточности…

Иван Катич слово за словом шептал, третий раз перечитывая эти слова Паскаля; в рубашке и подштанниках сидел он на своей половинке тюфяка и при свете свечи, прилепленной к солдатскому сундучку, смотрел в студенческую тетрадочку, заполненную цитатами из книг по философии, которые успел прочитать в Сорбонне. Второй вечер с Паскалем; после уничтожающей муштры на «Голгофе» только «несчастье человека без бога» может вернуть ему ощущение собственного тела, униженного и отчужденного дрессировкой фельдфебелей. Он не мог уснуть от усталости и стоявшего вокруг шума. И не мог вести себя в комнате, как остальные: он не умел петь и не поется ему, как другим, сидящим посреди казармы под двумя лампами; ему нечего было рассказать смешного, как смехачам из первого взвода, что расположились возле двери, и он не мог смеяться тому, чему смеялись эти сорок человек, собранные в одном помещении; не мог без устали рассказывать о воскресных приключениях с девушками, настоящими или соломенными вдовами, как удальцы в «уголке Дон-Жуана», счастливые оттого, что кто-то их слушает, у него не было таких приключений, и он не сумел бы произнести такие банальности; играть в карты с Борой Валетом, ближайшим соседом слева, он тоже не умел, не интересовали его карты; участвовать в дискуссии об империализме и милитаризме буржуазии, которую вели Богдан Усач и Данило История, с которым он делил тюфяк на полу, бессмысленно со всех точек зрения. Поэтому он и читал свою сорбоннскую тетрадочку, шептал:

…Воображение — это обманчивая сторона человека, это — наставник в заблуждении и фальшивости, тем более лукавый, что он не всегда играет эту роль…

Он шептал, но не мог не слышать:

— Я предлагаю, Розмарин, наше отечество назвать подлинным его именем: опанчество, то есть земля, по которой только опанки ступают. Которую только опанки видят. Которую только опанки слышат. Только опанки чувствуют. Понимаете? Я не согласен. Я погибаю только за своих. А что такое наша молочность, Саша? Наша молочность в том, чтоб нас не валяли в возне за свободу. Хватит. Да здравствует озлобождение. А диписклина, Саша? Диписклина — солдатская жердина, то есть достоинство. Лезь, Митке, мне под мышку, тащи два яблока, не зрелые, не зеленые, а самое время погрызть. Найти человека — вот в чем смысл войны. А попробуй-ка найди его в казарме. Нет, лучше пусть найдут его в штанах. Нет, ребята, не в деньгах дело. Важна игра. Не важна победа, важна драчка. Играем и деремся. Да здравствует поколение игроков и солдат! Слава Дон-Кихоту!

…ибо, если бы воображение было непогрешимым показателем лжи, то тем самым оно было бы непогрешимым показателем истины…

Иван шептал, но не мог не слышать: