Время Сомнамбул (СИ)

Болезнь на всех действовала по-разному. Не все страдали вялостью и апатией, хотя таких было подавляющее большинство. У некоторых лунатизм высвобождал запретные желания, вытесненные в глубины подсознания, выплёскивал их кошмарами, неотличимыми от реальности. Да и что такое реальность? Картинка в нашем мозгу, мир, отражённый в его зеркале. Чистое, загрязнённое, пыльное, наконец, кривое, - всё зависит от зеркала, и только. Мир, как таковой, существует лишь в нашем представлении, таким или другим его рисует воображение, вместе с которым он и исчезает. Иван Грач поселился с ночным сторожем, предлагавшим когда-то в целях безопасности огородить инфицированных колючей проволокой. Они жили вряд ли подозревая о присутствии друг друга. Но по характеру оказались близки. Охотник на волков, видя кошмар, в котором он находился в лагере, огороженным высоким забором, с автоматчиками на вышках, которые стреляли без предупреждения при любой попытке убежать, хватался за несуществующее ружьё. Он видел, что солдаты обложили его, точно волка, в тесной, пропахшей нечистотами, лачуге, но выходить из неё с поднятыми руками было не в его правилах. Он верил, что отобьёт их нападение, и ради этого был готов умереть. Лачугу Грач покидал только когда кошмар обрывался. Он неизменно выходил в нём победителем, и тогда с гордо поднятой головой смотрел на синевшее под огромным солнцем море. Ночной сторож тоже видел сны. Воры в них проникали на охраняемый им склад, и тогда наяву он, сощурив глаз, как из ружья, прицеливался из палки, с которой не расставался, нося за поясом. Ночной сторож стрелял в воров, поражая одного за другим, они падали как подкошенные, пока сон не обрывался, и он не обнаруживал себя в одиночестве палящим в небесный купол, как, бывало, ребёнком, задрав игрушечное ружьё, посылал ввысь пули, выкрикивая: "бах! бах! бах!", и синхронно дёргал плечом, имитируя отдачу. Оба они не могли смириться, бунтуя против вынужденного заключения, хотя и не сознавали этого. Двое на всю колонию "изолированных". Всего двое. А в городе уже стали грести всех подряд. Врача не было несколько суток, определить болезнь стало некому, впрочем, её симптомы стали известны достаточно хорошо, чтобы разобраться самим: куда уж проще - лоб и ладони покрыты густой испариной, зрачки расширены, моргание замедленное, а, главное, взгляд, отрешённый, направленный вдаль, но эта даль - внутри. При малейшем подозрении на сомнамбулизм к дому подъезжала полицейская машина, и предполагаемого лунатика увозили. Среди напуганного до смерти населения мгновенно расцвело доносительство. Сосед по горячей линии звонил в мэрию, сообщая о странном поведении соседа, а тот, в свою очередь, доносил на него. По городу прокатилась новая волна задержаний. При таких обстоятельствах учитель должен был оказаться в лагере одним из первых. Слишком многим не нравились его сравнения. Разве нормальный человек мог защищать сомнамбул? Нет, он наверняка болен! Ясно, как божий день: подцепил эту дрянь, а теперь, когда не гуляет под ручку с Морфеем, оправдывает таких как сам. А иначе как? Иначе и быть не могло! На учителя поступили доносы. Сразу три. А его задержание рассеяло все сомнение, подтвердив правоту доносчиков. Конечно, всё вставало по своим местам, никакой ошибки быть не могло. Да если бы она и была, то лучше всё равно перестраховаться. Кафе, как и другие места скопления, избегали, но после изоляции учителя туда явились трое - с торжествующими лицами, на которых читалось, что они всегда подозревали неладное и постарались не зря. Хозяин, догадавшийся, кто перед ним, поставил три кружки пива за счёт заведения. То ли из солидарности, то ли со страху. В отсутствие врача, доставленного учителя, как и всех в подобных случаях, поместили в фильтрационный барак. Он не возмущался, точно зная, что рано или поздно этим должно было закончиться. Доказывать, что здоров? Но кому? Ему всё равно не поверят, и садясь в полицейскую машину, он лишь безнадёжно махнул рукой. Этот жест был рассчитан не столько на полицейских, что с них взять, они делали свою работу, сколько на соседей, подглядывавших из-за сдвинутых на окнах занавесках. В фильтрационном бараке учитель провёл сутки. Его никто не обследовал и не кормил. Как и десяток таких же бедняг, испуганно глядевших из углов. В бараке стояла гробовая тишина. Кто-то уткнулся в стену, кто-то сидел неподвижно, закрыв глаза. Женщины поначалу тихо плакали, но устав, прекращали, оставаясь с высохшими на лицах слезами. Выдержав несколько часов, учитель завёл свои привычные речи.

- В этом сне ваше спасение, защита, счастье, - начал он без предисловия, заставив всех невольно обернуться. - И чего вы боитесь? Вы и так не можете каждое мгновенье пребывать здесь и сейчас, не можете постоянно осознавать себя. Размазываясь по прошлому и будущему, вы тонете в воспоминаниях и надеждах, ваши мысли разбегаются по лабиринту ассоциаций, преимущественно с увиденным и услышанным накануне, ведь ваша память коротка, как у ребёнка.

Он сочувственно вздохнул.