Время спать

Чтобы меня успокоить, он положил ладонь мне на плечо в тот момент, когда я отчаянно жестикулировал; я резко дернул плечом — наверное, будучи латентным евреем, я имею предрасположенность к развитию тех мышц, что отвечают за пожимание плечами, — и нечаянно попал доктору по лицу, да так, что у него очки слетели. Через мгновение я почувствовал, как его кулак ударяется о мою челюсть — к счастью, точности ему не хватило. Я развернулся и изо всех сил ударил его правой рукой в подбородок; в этот самый момент, в самый разгар драки, мне вдруг в голову пришла мысль, что подобное поведение не свойственно не только мне, но и, возможно, ему, но иначе и быть не может, когда сталкиваются двое мужчин, которые дошли до точки. Он попытался ударить меня по голове, но промахнулся сантиметров на пять; поблагодарив Бога, что очки у доктора слетели в самом начале, я бросился всем своим грузным телом на него, отбрасывая его к зеркальному стеклу, которое тут же разлетелось на тысячи осколков. К счастью, в это окно он не вылетел, а следующее, что я понял, — это что меня прижали к полу сотни рук, в большинстве своем это были руки дежурных, хотя уверен, что и желтые от никотина пальцы Ника там тоже мелькали; затем я почувствовал пронзительную боль в лодыжке, и мир начал расплываться перед глазами, о чем я всегда и мечтал, а еще я уловил момент засыпания, абсолютно точно уловил — я тонул, но видел целую толпу больных, с любопытством глядящих в окно, в котором до того они разглядывали, не узнавая, свое бессмысленное отражение.

Вечером я уже сидел дома с Диной. Она смазывала мне порезы йодом.

— О чем ты только, дурак, думал? — спросила она в третий уже раз.

— Я же сказал. Ни о чем. В этом-то все и дело. Ай! Можно поаккуратнее?

— Уж кто бы говорил.

— Если бы я остановился и подумал, то никакой драки точно бы не было. Совершенно точно, если бы только я остановился, когда он меня ударил, и подумал: «Ах да. Конечно. Он так сделал, поскольку уверен, будто я намеренно сбил с него очки, и к тому же у него очень нервная работа», и все бы не закончилось появлением четырех полицейских, готовых обвинить меня в уголовно наказуемом преступлении. Но я не остановился и не подумал.

— И во сколько тебе обойдется замена стекла?

Это еще больше испортило мне настроение, ведь об этом я еще даже не задумывался.

— Не знаю. А мне придется за него заплатить?

— Надо полагать, что да.

Она поднесла йодный тампон к особенно неприятному порезу на правой щеке. Я зажмурился из всех сил. Сквозь узенькую щелку я заметил, как она улыбнулась, отложила тампон и вместо него театрально поднесла к ранке свои губы, вытянув их трубочкой. Естественно, она сделала это с иронией, не забывая о том, что женщина, целующая раны своего мужчины, — сюжет весьма банальный, но несмотря на это, когда ее губы прикоснулись к моей коже, нежность прикосновения была настоящей, по-настоящему целебной, и ирония, которая умеет так плотно укрывать искренность, отступила, смущаясь, как наглец, вдруг понявший, что сказал лишнее.

Она чуть отодвинулась от меня; глаза ее улыбались, но не беззаботно — я видел в них заботу обо мне. Может, внезапное отступление иронии меня обезоружило, может, день слишком длинный выдался, а может, это просто правда, но я с удивлением почувствовал, что меня сейчас захлестнет желание, которому невозможно сопротивляться, что мне захочется сказать ей: «Я люблю тебя». Я только хотел ее поцеловать, как в дверь позвонили. Дина вопросительно поглядела на меня.

— Ты ждешь гостей?

— Нет, — ответил я.

— Сиди, я открою, — сказала Дина.

Судя по ее голосу, я немного переигрывал, изображая раненого бойца.

Когда она вошла обратно в комнату, с ней было двое полицейских — мужчина и женщина.

— Мистер Джейкоби? — уточнил мужчина лет двадцати двух, не самого крепкого для полицейского телосложения.

Я быстро завязал пояс на халате и встал.

— Послушайте, — начал объяснять я. — Я же сообщил вам все необходимые сведения. Это была случайность — мы просто друг друга не поняли.

— Простите?

Чуть помедлив, я попытался объяснить:

— Драка. Разбитое окно. Психиатрическая больница.

— Мне об этом ничего не известно, сэр, — сказал он.

Я нахмурил брови и почувствовал, как подсохшая от йода ранка на лбу опять открылась.

— Вы из-за Ника пришли? — предположил я. — Что он на этот раз натворил?

Когда я очнулся, его рядом не было, а от этого не стало легче объяснять полиции, что, собственно, произошло. Домой он тоже так и не вернулся.

— Боюсь, сэр, ни о каком Нике мне тоже ничего не известно.

Я чуть было не спросил: «А наручники тогда у вас для кого?», но, слава богу, вовремя остановился. Вместо этого я просто стоял и изображал на своем измазанном йодом лице выражение открытости и воодушевления. Повисло неимоверно долгое молчание. Полицейский снял шлем и стал вертеть его в руках, глядя при этом в пол, будто не зная, что сказать. Заговорила его коллега. В голосе красивой женщины с веснушчатым лицом чувствовался акцент уроженки центральной Англии. Она сказала, что сегодня утром умерла Мутти.

19