Время свинга

Я прошла через все помещение — и назад сквозь время, — пока не добралась до мистера Бута. Он по-прежнему сидел на облупленном табурете, чуть постарел, но для меня не изменился, и играл мелодию не по сезону: «Устрой себе веселое маленькое Рождество»[130]. И тут вот случилось это гладкое, от чего во всей само́й его неправдоподобности люди вынуждены ненавидеть оперетты — ну, или так мне говорят, когда я им сообщаю, что оперетты мне нравятся: мы начали творить музыку вместе, без обсуждения или репетиции. Он знал музыку, я знала слова. Я пела о верных друзьях. Трейси повернулась в мою сторону и улыбнулась, меланхолично, однако нежно, а может, там лишь для меня сквозило воспоминание о нежности. Я увидела в ней девочку семи, восьми, девяти и десяти лет, подростка, маленькую женщину. Все эти разновидности Трейси тянулись сквозь годы церковного зала, чтобы задать мне вопрос: «Что ты намерена делать?» На него мы обе уже знали ответ. Ничего.

Пять

Не очень походило на открытие школы — скорее на объявление о конце старого режима. Посередине стоял отряд молодых солдат в темно-синих мундирах с медными инструментами в руках, они жестоко потели. Там не было никакой тени, а они простояли навытяжку уже целый час. Я сидела в сотне ярдов от них, под навесом с великими и славными представителями всего региона в верховьях реки, местной и международной прессы, Грейнджером и Джуди, но без Президента и без Эйми — покамест. Ее должен был привести Ферн, когда все наладят и расставят по местам, а это процесс долгий. Ламина и Хаву, не относившихся ни к великим, ни к славным, поместили невесть где, вдали от нас, ибо иерархия рассадки была абсолютна. Примерно каждые четверть часа Джуди, а иногда Грейнджер, а иногда я высказывались, что кому-нибудь пора бы этим несчастным музыкальным солдатам поднести воды, но никто из нас этого так и не сделал, как не сделал этого и никто другой. Меж тем пришли строем детские садики, каждый — в своей особой форме, с фартучками, в рубашечках и шортиках поразительных сочетаний цветов: оранжевых и серых, к примеру, или желтых и лиловых, — вели их небольшие группы женщин, их воспитательницы, которые в смысле наведения блеска ни перед чем не остановились. Воспитательницы Детского сада Кункуянг-Кеитая надели тугие красные футболки и черные джинсы со стразами на карманах, а волосы заплели причудливыми косами. Воспитательницы Детского сада Туджеренг были в просторных одеяньях и косынках с красно-оранжевым узором и одинаковых белых сандалиях на платформе. Каждая команда выбрала тактику, отличную от соседской, но, как «Величайшие»[131], в своей группе поддерживали полное единообразие. Они входили через главные ворота, плавно пересекали двор, дети тянулись за ними с непроницаемыми лицами — точно не слышали, как мы их приветствуем, — а когда достигали отведенного им места, две женщины без единой улыбки разворачивали самодельный транспарант с названием детского сада и становились, держа его, переминаясь с ноги на ногу, пока ожидание длилось. По-моему, я никогда не видела столько возмутительно красивых женщин в одном месте. Я и сама приоделась — Хава мне твердо заявила, что мои обычные хаки и жатый лен не годятся, — заняв белое с желтым широкое одеянье и топ у моей хозяйки, а поскольку они были для меня слишком узки, застегнуть сзади я не могла, поэтому пришлось маскировать не сошедшиеся края широким красным шарфом, небрежно накинутым на плечи, хотя жара была градуса 102, не меньше[132].

Наконец почти через два часа после того, как мы расселись, все, кому нужно было быть во дворе, оказались во дворе, и Эйми, окруженную толпой толкающихся доброхотов, Ферн провел на центральное место. Засверкали вспышки камер. Первым делом она спросила у меня, повернувшись: