— В смысле, на этом сраном острове, который вы зовете страной, миллион проблем — буквально миллион. А ей хочется поговорить о «Диктатурах в Западной Африке»? — сказала Джуди, расставив пальцами в воздухе кавычки. — Британский сговор с диктатурами в Западной Африке. Она в телевизоре, она пишет полемические колонки, она встает в Чайный Час Вопросов чертова Премьер-Министра, или как вы эту херню там называете. Ей просто неймется об этом поговорить. Прекрасно. Ну, это проблема не моя — чем ММР занимается, чем занимается ММФ, — это не входит в
Я села в шезлонг.
— Боже, ты хоть газеты читаешь вообще? — спросила Джуди.
Через три дня после этого разговора мы вылетели в Нью-Йорк. Матери я оставляла сообщения, слала эсэмэску, электронные письма, но она мне не перезванивала до конца следующей недели, и необычайным выбором уместного момента, так свойственного матерям, избрала половину третьего дня в воскресенье, как раз когда из кухни вынесли торт Джея, с потолка «Радужной залы»[166]
посыпались ленты и конфетти, и две сотни гостей запели «С днем рожденья» под аккомпанемент скрипачей из струнной секции Нью-Йоркской филармонии.— Что там за шум? Ты
Я раздвинула двери на террасу и закрыла их за собой.
— Тут день рождения у Джея. Ему сегодня девять. Я на вершине «Рокфеллера».
— Послушай, я не хочу с тобой спорить по телефону, — сказала мать тем самым тоном, который подразумевал, что именно этого она и хочет. — Я прочла твои письма, я понимаю твое положение. Но я надеюсь, ты понимаешь, что я на эту женщину не работаю — да и на тебя вообще-то. Я работаю на всех британцев, и если у меня появился интерес к тому региону, если меня все больше и больше заботит…
— Да, но, мам, тебя не могло бы все больше и больше заботить что-нибудь другое?
— Тебе разве безразлично,
— Мам, извини — я тебе перезвоню, мне пора идти.
Ко мне шел Ферн в скверно сидящем, явно прокатном костюме, коротковатом в лодыжках, нелепо мне помахивая, и я, по-моему, до сего мгновения не понимала, как далеко от них всех меня отнесло. Мне он показался вырезанной фигуркой, приклеенной не к той фотографии, не вовремя. Он улыбнулся, раздвинул двери, голова у него склонилась набок, как у терьера:
— Ах, но ты же выглядишь совершенно прекрасно.
— Почему мне никто не сказал, что ты приедешь? Почему сам не сказал?
Он провел рукой по кудряшкам, полуприрученным дешевым гелем, и напустил на себя робость — как школьник, пойманный на мелкой шалости.
— Ну, я по конфиденциальному делу. Курам на смех, но я все равно не мог бы тебе сказать, извини. Они не хотели болтать.
Я посмотрела, куда он показывал, и увидела Ламина. Тот сидел за центральным столом в белом костюме, как жених на свадьбе, по бокам — Джуди и Эйми.
— Господи Иисусе.
— Нет-нет, по-моему, это не он. Если только не работает на Госдеп. — Он шагнул вперед и положил руки на ограждение. — Ну и вид отсюда!