Время свинга

В тот последний месяц работы на Эйми — сразу перед тем, как она меня уволила вообще-то — мы проводили мини-гастроли по Европе, начиная с показа в Берлине — не концерта, а выставки ее фотографий. То были снимки снимков: образы позаимствованные и переснятые; замысел она стащила у Ричарда Принса[204], старого давнего друга, и ничего к нему не прибавила — кроме того, что это делала она, Эйми. Но все равно одна из самых уважаемых галерей в Берлине оказалась более чем счастлива предоставить место для ее «работ». Все снимки были танцоров — себя она считала в первую очередь танцовщицей и глубоко с ними отождествлялась, — но все изыскания для этого проводила я, а большинство снимков сделала Джуди, поскольку, когда наставало время идти в студию и переснимать фотографии, возникала необходимость делать что-то другое: встречаться с нужными людьми в Токио, «разрабатывать» новые духи, иногда даже действительно записывать новую песню. Мы так пересняли Барышникова и Нуреева, Павлову, Фреда Астэра, Айседору Дункан, Грегори Хайнза, Марту Грэм, Сэвиона Гловера[205], Майкла Джексона. Джексона отстаивала я. Эйми не хотела его включать, он, по ее представлению, художником не был, но я застала ее как-то раз в спешке, и мне удалось убедить ее, в то время как Джуди проталкивала «цветную женщину». Она опасалась из-за недостаточной представительности, это с ней бывало часто, что на самом деле означало: она беспокоилась, что́ могут принять за недостаточную представительность другие, и когда б у нас ни случались такие разговоры, у меня возникало зловещее ощущение, будто я в действительности и себя рассматриваю одной из таких штук, вовсе не человеком, а каким-то предметом — без которого определенная математическая последовательность других вещей останется незавершенной, — или даже не предметом, а некой концептуальной вуалью, нравственным фиговым листком, защищающим ту или иную личность от той или иной критики, и о ней редко думают вне такой роли. Меня это, в общем, не очень оскорбляло: меня интересовал сам опыт — все равно что быть вымыслом. Я думала о Жени Легон.

Случай мне выпал в машине, когда мы переезжали границу Люксембурга — куда Эйми отправилась немного поокучивать прессу — и Германии. Я вытащила телефон и нагуглила Жени Легон, и Эйми рассеянно проглядела снимки — в то же время она строчила эсэмэски кому-то у себя в телефоне, — а я говорила изо всех сил быстро о Легон как человеке, актрисе, танцовщице, символе, стараясь не выпустить из хватки ее шаткое внимание, как вдруг она решительно кивнула на снимок Легон с Бодженглзом вместе: Легон стоит, танцуя, в позе кинетической радости, а Бодженглз — на коленях у ее ног, показывает на нее, — и сказала: