Время свинга

Но когда несколько дней спустя я увидела Луи — в совершенно другом контексте, — случилось это в Кентиш-Тауне. Я ехала в автобусе, на верхней палубе, и заметила его на улице: он обнимал очень беременную женщину из тех, кого мы звали «своими в доску», с большими золотыми серьгами в виде пирамид, на ней было много цепочек, а волосы намаслены и поставлены в виде «поцелуйчиков» и шипов. Они смеялись и перешучивались на ходу, то и дело целовались. Она толкала перед собой коляску с ребенком лет двух и держала за руку семи- или восьмилетку. Первой мыслью у меня было не «Кто все эти дети?», а «Что это Луи делает в Кентиш-Тауне? Почему он идет по шоссе Кентиш-Тауна так, будто живет здесь?». Дальше радиуса в одну милю я на самом деле не мыслила. Лишь когда они скрылись из виду, задумалась я обо всех случаях, когда Трейси врала или блефовала насчет его отсутствия: плакать об этом она перестала, когда была еще совсем маленькой, — даже не догадываясь, насколько близко он все это время мог быть. Не на школьном концерте, или дне рождения, или в кино, или на стадионе, или хотя бы просто дома, на ужине, поскольку он в это время, предполагается, ухаживает за вечно больной матушкой в южном Килбёрне, или танцует с Майклом Джексоном, или в тысяче миль отсюда на Ямайке строит для Трейси дом мечты. Но тот однобокий разговор с ней на травянистой обочине подтвердил мне, что мы уже не можем говорить о личном. Придя домой, я рассказала матери об увиденном. Она как раз пыталась приготовить ужин, что всегда у нее было напряженным моментом дня, и я ее этим быстро допекла — с непомерной прытью и пылом. Я ничего не понимала, я же знала, что Луи она терпеть не может — так чего ради его защищать? Грохотать кастрюлями, странно говорить о Ямайке — причем не нынешней, а Ямайке 1800-х, 1700-х годов и еще раньше — нынешний Кентиш-Таун быстро задвинут в сторону как нечто незначительное, — рассказывать мне о скотоводах и туземцах, о детях, вырванных из материнских рук, о повторении и возвращении через века, о множестве пропавших мужчин в ее родословной, включая ее собственного отца, все они — призраки, их никогда не разглядишь вблизи или ясно. Пока она буйствовала, я отодвигалась от нее подальше, пока не уперлась спиной в теплую дверцу духовки. Я не знала, что мне делать со всей этой печалью. Сто пятьдесят лет! Ты представляешь себе, как это долго в человеческой семье — сто пятьдесят лет? Она щелкнула пальцами, и я подумала о мисс Изабел, считавшей для детей такты в танце. Вот как это долго, сказала она.