Время своих войн 1-2

— Вскрытие покажет, — повторяет он, про себя думая: — «А что оно собственно покажет? Оторвался тромб, прогулялся по венам и создал закупорку в сердечном клапане? Гипертонический удар? Что в общем не удивительно, зная беспорядочный образ жизни «покойного»… А учитывая то, что предстоят две недели беспробудного пьянства. Так сказать — отвальная–отходная… Порода такая — не умеют по иному дверьми за собой хлопать…» Еще думает, а не рассчитал ли Молчун наперед, что будет пить? Пробил же точки под «сердечную недостаточность» — чтобы случилось ближе к историческому факту–эпитафии: «покойный сердце имел черствое, скорее вовсе не имел…» Действительно, раз уж человека убил из личной жадности — ради денег, бумаги разрисованной — тут ни в какие ворота, даже не стой там Петр с ключами…

…Характер рождается под небом. Под общей крышей характера не совьешь. Под небом — один, под крышей тебя, зажав стенами и коридорами, гонят с такими же в определенное стойло, где внушают наперед определенные истины, словно отлитые с одного лекала. И каждый человек — учитель. Один научит выбивать зубы, другой их заговаривать, третий — растить зубы по всему телу…

Странности Федора гораздо более бы бросались в глаза, если бы он с самого детства не был молчун. Странности распознали бы позднее, обеспокоились и весьма возможно заперли бы Федю в учреждении с решетками и тюремщиками в белых халатах, но только не в группе, чьи задачи не менее странны, а собственные неповторяющиеся странности заставляют решать их более качественно. А так… Мало ли кто на чем контуженный? Федор боготворит Устав, и заставляет себя жить по наиболее жесткому — собственному. Должно быть, из таких и получались лучшие монахи–схимики, которые, выковав себе некую идею, ограничивали себя во всем, что находилось вне этой идеи, что не служило ей. Любому делу нужны препятствия, иначе оно так и не наберет массы, чтобы их ломать…

Напугай камень, и он сам даст трещину. Федя помнит то время, когда ходил в лес пугать камни. Вросшие, мшистые, вековые, они, казалось, смеялись над ним. Пинать их ногами было больно и глупо. Понял, что пугать надо страх в самом себе. В человеке сорок видов безумия, Федор нашел сорок первое. Если человек находит поприще по собственному безумию, оно сразу же начинает походить на здравый смысл…

ФЕДЯ (60‑е)

Федя проигрался в «чику». Не кому–нибудь, а Кенту…

Чтобы играть в «чику», первым делом нужен хороший плинтак. Лучший плинтак получался, если в чистом песке; не слишком сыром или сухом, продавить–накрутить небольшое углубление лампочкой, потом, растопив свинец в консервной банке, осторожно влить — причем, никак не больше не меньше, а ровно столько, сколько необходимо. Удачные плинтаки ценятся. С удачного можно было порядком выиграть — рубль и даже два! Но это если играть целый день, и если удача будет. Попробуй с десяти шагов попасть навесом в стопку копеек или (хотя бы) оказаться со своим плинтаком ближе всех к рубежной черте, чтобы иметь «первую руку». Те, кто не добросил, уже считаются проигравшими, теряют вложенные деньги, а хочешь выиграть — приходится постоянно рисковать, чтобы, как самому лучшему, иметь право на «гашение». И опять же, всякий кувыркающийся плинтак, если он не врезался своей гранью в землю, не влип в нее, а отпрыгнул, перекульнулся через себя — в зачет не идет, и неудачнику приходится, потеряв все вложенное, терпеливо ждать следующего кона. Бросать надо с подкруткой. Федя тайком от всех сделал выбоинку, вгоняет в нее ноготь указательного пальца и, в момент броска, им закручивает. От этого плинтак летит ровно и как бы вгрызается в землю, вплотную к линии — прямо туда, куда нацелил.

Но лучшая удача, если попал прямо в стопку монет, чтобы та рассыпались, и тут даже не надо, чтобы хотя бы одна из них перевернулась — тогда все они твои, и игра начинается по новой. Первая рука опять твоя.

Федя три раза подряд снял банк — дело небывалое. И Кент, рассвирепев, схватил его плинтак и забросил в прудку с зеленой ряской, черной тухлой водой и лягушками.

— Играй другим, а сваливать не смей!

С Кентом не поспоришь. Федя взял тяжелый щербатый плинтак у какого–то малыша и, конечно же, проигрался…

Федя — никакой. Совсем никакой, ничем не выделяется: ни ростом, ни поступками. Только задумчив и молчалив без меры. Еще можно уловить его оценивающий взгляд, словно от зверька — сделают ему плохое или нет? — только это пока еще и можно уловить.