Время своих войн 1-2

Чай один, одинаковый, но в обмен можно получить всякое. Федя ни разу не спросил, как зовут того «вольняшку», которого выбрал себе в учителя, «вольняшка» никогда не интересовался — зачем все это Феде, смотрел на него зло, не ругался, но лучше бы ругал… Когда ругаются, не такие злые — злость словами выходит, а здесь в человеке словно такая злая кислота скапливается, что металл может разъесть. Учит всяко. Иногда нападает блажь, тогда дает многое. Иногда, если не в настроении, говорит примерно следующее:

— Не можешь бить — грызи, не можешь грызть — вцепись всеми конечностями в мизинец, и хоть его–то отломай! Все! Урок закончен!

Федя кивает. Сойдет за урок. Бросает двадцать копеек… По копейке за слово. «Вольняшка» свирепеет, хватает руками за грудки, задирает над землей — Федя перехватывает за палец и принимается его выламывать, одновременно тянется зубами к уху…

«Вольняшка» отбрасывает от себя.

— Псих!

Взрослые странные.

Федя, чувствует себя пьяным жизнью, как всякий ребенок, узнавший нечто новое не в классе, а исключительно благодаря самому себе, переполненный мыслями о новых открывавшихся возможностях, пытающийся охватить их все разом, не в силах расстаться и с мелочами, подобно кладу, который не унести за раз.

В тот первый год, когда осенью возле школы слышит привычное от Кента: «Эй, дохляк, плати за пропуск!», подходит, смотрит ему в глаза, и без всякого замаха ударяет сложенными пальцами в шею. И опять стоит смотрит, как тот, схватившись за горло, оседает и уловливая в его глазах иное выражение: обиженное недоумение, переходящее в страх…

Феде самому, вдруг, нравится бояться. Это приходит, как внезапное. Не страх, разумеется, а радость страха. Как открытие, еще не сформулированное. Потом, много позже, Федя понимает и принимает как должное, что главной действующей силой поступков является страх. Причем, в равной степени и тот страх, который стремишься скрыть, которому поступаешь вопреки — назло. Федя наслаждается собственным страхом, купается в нем, ищет его. Выдумывает и создает множество ситуаций, где можно испугаться. Проходя пугающее, как некую игру с самим собой и собственным страхом. Вроде наркомана, которому с каждым разом нужна все большая доза, чтобы острее чувствовать мир. И это становится некой дополнительной странностью его характера. Федя, вроде скупца опасающегося запустить кого–нибудь в свою сокровищницу, и даже признать, что такая сокровищница существует, боится показать свой страх кому–то еще. Страх истинный, не тот, что учится подсовывать…

Сколько раз такое… Подходишь к компании, кто–то делает встречное движение — «берет на арапа», проверяют на испуг… Федя сразу же отбегать, и все, вдруг, начинают бежать за ним — улюлюкать… Как? Что? Почему? Инстинкты мальчишеские! Убегает? — Виновен! Есть развлечение. Странно, но Федя когда–то и не догадывался, что сам виноват. Если человек убегает, то как за ним не гнаться? Тут любая собака про это скажет. Только теперь Федя додумывается до этой мысли. И учится пугаться как бы по–прежнему, но бежать уже осмысленно; выматывать, растягивать преследователей в цепь за собой…

Одно из самых ярких воспоминаний; первые опыты того шального лета и осени — бегут за тобой кучей, потом растягиваются в цепочку, тогда разворачиваешься, бьешь первого — раз, два, сколько успеешь, набегаешь на второго — пугаешь, тут же разворачиваешься и опять бежишь, по ходу добавляя первому. Ждешь, пока не растянутся, разворачиваешься… Учатся быстро — обернешься — первый сразу же спиной и со всех лопаток обратно — кучковаться. В стае оно спокойней. Стоят. И ты стоишь — ждешь. Кричат обидные слова. Федя молчит, ждет — додумаются ли до камней. Чаще полаются издали и уходят демонстративно лениво.

Потом наскучило, перерос, выучился другому…

— Побили? Кто?

— Приезжий!

— Что так — всех разом и побил?

— Да нет, по очереди!

— Что же вместе на него не насели, али не родня?

— А он не дал! — жалуются, вытирая кровавые сопли.

— Как не дал?

— А он не по честному! Пока следующий, он уже с первым управлялся, и крутился он все время, не останавливался — никак было не ухватиться, чтобы разом.

— Тьфу!

Позднее Федя свою жизнь вспоминает, как некую цепочку, где каждый шаг — звено. Нельзя отнять ни одного — рассыплется. Он еще не задается вопросами — что есть человек, насколько крепко прикреплена к нему душа, видит ли нечто невидимое в тот миг, когда знает, что за этим мигом будет иное, уже с эти миром несвязанное? Он знает, когда душа начинает биться в испуге на истончавшейся нити, и кажется, вот–вот, сорвется, тогда само тело способно на удивительные вещи…

Федя немногословен.

— У меня каникулы. Пока есть чему меня учить, буду на вас работать.

— Это не мое! Пусть спортивный клуб идет. Он борьба учат. Классический называется. Пусть в город идет, там при клубе другой русский есть, самба танцевать учит. Очень красивая самба.

Бывает такое, подведут и орут через забор хозяину:

— Саид Ибрагимович, привез тебе ученика и работника! Хочет выучиться грязному искусству! Как твои дети дерутся!