Время своих войн 1-2

— Стоишь себе на мостике, на перила с баночкой опираешься — будто бы прихлебываешь, потом выбираешь момент, мизинец с гайками разжимаешь — пошелестели… Они там, эти форелины, под каждым пешеходным мостиком бульдогами раскормленными, сразу хватают — здоровые! С одной штуки два кило отборного краснорыбьего диетического мяса. Раз — и в сумку! И опять, вроде бы пивко потягиваешь, да лесочку на банку сматываешь. Хоть сколько народа — фиг кто заметит! Одно слово — бюргеры.

— Ну и хрена тебя туда занесло? — удивляется Лешка — Замполит. — Это же не к дому, а совсем в другую сторону!

— Я же говорю — из–за венгров!

— А венгры причем? Они тоже не с той стороны!

— А венгры из–за французов! — говорит Казак, окончательно всех запутывая.

Леха жалеет, что в бане у Седого вроде бы все есть, только вот карты нет, чтобы кое–кого носом в нее натыкать, что хорошо бы сунуть Казаку в руки карандаш, чтобы он линию своего маршрута нарисовал, но что он, Леха, точно знает, так это то, что Францию сюда невозможно подвязать, даже если Казак путешествовал в состоянии чернейшего запоя.

— А Франция — это когда нам голубых навязали! — заявляет Казак.

Леха в сердцах плюется. Седой отвешивает ему несильного подзатыльника, потому как плевать в бане — большой грех. Банный не простит!

— Точно–точно, — подтверждает Казак. — Не будь я сам «черный банщик»!

Последняя шутка только для посвященных.

— Извилина подтверди про голубых! Недопонимают! — жалуется Казак.

— Их, если брать по грубому отсчету, навязали в 1996 году, а вот когда хорваты стали войну проигрывать, в 1999 штатовцы вмешались — обомбили там все, включая мебельные фабрики. Но опять получилось не так, как хвалились. По ходу, сербы их хваленые невидимые неуязвимые «Стелс» стали один за другим в унитаз спускать, заставили снять «на доработку», тогда–то ООН вошли в игру по самой полной, — говорит Извилина и поясняет специально для Лехи: — «Голубые» — это он про голубые каски!

— Точно–точно! — восклицает Петька. — Еще те уродцы! Снайпер с той стороны нашего добровольца подранил, так французский офицер, что со своим взводом назначен был миролюбие поддерживать, запретил его в госпиталь на вертолете — мол, это есть бандит, террорист, и одним словом — русский!.. На своем джипе ни за что бы не довезли — у него в живот было ранение — там дороги хуже наших. Тут как раз раненый серб умер, так сербы — молодцы! — подсуетились, французу сказали, что это «русский» умер, голову бинтами замотали и под сербским именем отправили. Джурич того серба звали. Сашка — случай будет — свечку поставь! Ты знаешь, как правильно… Какой там у нас с сербами общий святой?

— Георгий!

— Смотри–ка, и Командира так зовут!

— Он воинский святой, — говорит Сашка.

— Командир? — изумляется Петька.

— Тьфу! Прости, господи…

— Угу… Понял… Я француза не убил — не хотелось на сербов неприятностей навешивать, только морду расквасил малёхо, как уходить пришлось. Так вони случилось, словно с какого–то генерала! Вот отсюда и круголя писались. Потому как, только дурак пойдет той стороной, где его дожидаются. А когда в Австрию попал, даже обрадовался. Давно мне тот самый Суворовский «Чертов Мост» хотелось посмотреть — сто против одного, что кто–то из моей родни его штурмовал! Только австрияки там настолько тупые, настолько… — сколько не допрашивал — показать так и не смогли!

— Это не те Альпы! — неуверенно говорит Леха.

— Как не те? — искренне удивляется Петька — Казак, незаметно подморгнув Извилине.

— Тебе итальянские Альпы были нужны.

— Матка боська — холера ясна! — изумляется Казак. — Следующий раз в Сербию пойду другим маршрутом!

«Пятый» — Сергей, по прозвищу Извилина, знает, что следующего раза не будет, смотрит на Петьку — Казака и думает о том, что религии оживляют мучениками. Чем больше мучеников, тем живее религия. Всякая нация имеет свой собственный градус крепкости. Крепкость нации (учения, религии, системы) определяется тем — сколько ты готов за нее отдать, чем за ее торжество готов заплатить. Но всякая нация хранится в открытой посуде, выдыхается, ее градус надо поддерживать. Недаром всячески навязывается, что русским нечем козырять более поздним, чем Великая Отечественная, но и ту, не дождавшись, пока умрут последние ее свидетели, мажут грязью, перевирают. Замалчиваются проявление героизма и самоотрешенности в Чеченских войнах, Афганской и, тем более, добровольцев в Югославии. И это не имеет отношение к проблеме стыда — телевидение без всякого стеснения продает всяческий товар… Опустили градус, следя, чтобы не заквасилось нечто новое на этих «подконтрольных территориях», чтобы общность свою не ощутили…

----

ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):