Время своих войн 1-2

Петька стоит на том же месте, на «тумбочке». Чистый, свежий, вымытый. Лицо преданное. У комроты безудержное желание подойти, поднять за шиворот и надавать пинков. Выдыхает сквозь зубы, смотрит на своего сержанта — дежурного по роте:

— Почему не развязали дежурного по полку?

— На момент задержания внешних признаков отличия не обнаружено!

Попробуй найди теперь эти признаки, если повязку сержант самолично в гальонное «очко» бросил и лыжной палкой протолкнул.

— Спрятал что–то за пазуху и волокет! — вмешивается Петька. — Откуда я знаю, что именно, может, документы?..

…Утром Петьке перед строем объявляют благодарность «за бдительность», проявленную в ходе плановой проверки этой самой бдительности, проведенной самолично помощником дежурного по части.

К прапорщикам нелюбовь общая. Это в кино они такие… По–жизни же… одно слово — «прапорщик»! Должно быть, сидя на хозяйстве, нельзя не подворовывать, и армейское большинство давно уже смотрит на это сквозь пальцы, как на некое неизбежное, сопутствующее, стараясь не замечать, что у иных это превращается во вторую натуру, становится едва ли не смыслом жизни… Офицеры прапорщиков тоже недолюбливают, а тех, кто попадается, тем более. Офицеры — каста.

Петька знает — рано или поздно, будет офицером, добьется… (Думал ли, что спустя какую–то пару лет прямиком из младших сержантов — тоже непонятного зигзага судьбы, будучи уже в ином подразделении, вне школ подготовки, офицерских училищ, вдруг получит погоны младшего лейтенанта, как и несколько сот таких же, как он, сверхсрочников, словно настало военное время и возлагается на всех их, вчерашних мальчишек, тяжелейшая надежда государства — чему и вышел необычный приказ: «Учитывая особенность задачи и возлагаемых на вас надежд, в виде исключения…»)

…За Петькой слава ошалелого.

— Бля! — говорит Петька, вытирая кровь с виска. — Освежи–ка память — опять в голову заехали? Ну, сколько можно!..

— А ты не высовывайся. Кружки с пюркой пошли — грузят подлюги для тяжести! Тебя табуретом зацепило, по ногам целили, но у тебя голова на уровне жопы оказалась. Еще отдохнуть не хочешь?

— Послезавтра разведвыход — отдохнем на губе!

— Лычки срежут.

— Как срежут, так и прилепят. Лишь бы моя «дивизионка» не гикнулась.

— И хорошо, что там делать? Там морят по–черному! В сравнении с ними, у нас полный курорт. Помнишь, на Беловодку прыгали? Мы оттуда купола в бортовую побросали, сами сверху уселись, а они до части бегом.

— Испугал кота селедкой! — заявляет Петька. — Я, когда бегаю — отдыхаю! Бежишь себе, ветерком обдувает, думаешь о чем хочешь, никто в уши не орет, не цепляется. Хорошо!

— Как думаешь, Кутасов до роты добежит?

— Добежит, но роты нет — механики, операторы на стрельбище уже.

— «Оперативка» должна остаться — у них планшетные занятия. Думаешь, не хватит?

— Хватит. Мы как–то с Федей два десятка рыл построили.

— И где теперь твой Федя?

— Уже в «дивизионке» — меня дожидается.

— Всерьез на сверхсрочную решил?

— А то ж! Смотри, как весело!

— Да уж…

— Что делают — видишь?

— Нет.

— Тогда, давай разом. Ты — справа, я слева. Ну?

Выглядывают из–за наваленных столов.

— Что видел?

— Чугунков натащили, выстраиваются, пойдут на сближение.

— Меньше стало — рыл на дюжину, — высказывает свои наблюдения Петька — Казак. — Почему?

— Баррикадируются с внешней. Кутасов прорвался. Роты боятся.

— Или караулки.

— Нет, караулка сразу не прибежит, она тоже ихняя, вмешиваться не будет до последнего.

Бачок пролетает и ударяется в стену.

— Вконец оборзели! Кружек им мало — бачками бросать затеяли!

— Не усидим. Теперь не высунешься. Встречную надо.

— Ох, и уборочки им будет!

— Отцепи–ка мне пару ложек, только не «люминевых», а сержантских, — говорит Петька.

— Зачем?

— Сойдемся, в бока натыркаю. Штык–ножи здесь оставим. Вынимай — клади под бак!

— Почему?

— Чтоб искушения не было — ни нам, ни им. До схода со столом бежим, дальше каждый сам по себе. Ко мне не суйтесь, мне разбирать будет некогда — где свой, а где борзые с «пятой». Ну…

За Петькой — слава. Это на первых порах драки у него вспыхивают одновременно с пожаром на лице, потом, много позже, превращаются в холодные, расчетливые, хотя и по привычке, для общего ли веселья, играет себя прежнего. Петька — Казак частенько походит на обиженного ребенка, чьи обиды можно не воспринимать всерьез. И только иногда, вдруг, когда уверяются в этом, в глазах проскальзывает что–то холодное, как от змеи, и тут же прячется.

Всякое дурное, сомнительное, страшное лучше начинать первому. Его все равно не миновать. Еще, чтобы победить, надо быть храбрее на минуту дольше. Петька эти правила вызнал давно и вовсю им пользуется.