Время своих войн-1

   "Самсон лапу сломал", - заскрежетало рядом. На бревне сидело безресничное чудовище и, расставив, длинные, как у кузнечика, ноги, сплевывало между колен. Ртищев обомлел, его усадьба насчитывала полторы тысячи душ, удержать которых в памяти мог лишь вороватый приказчик, но князь не терпел дерзости - вешая за ребра, не спрашивал имен. "Тварь бессловесную грех наказывать, - говорил он с усмешкой, - тварь говорящую грех не наказать" Развернув коня, он уже вскинул плеть, когда заметил скакавшего загонщика. "Беда, барин, - издали закричал тот, ломая на ходу шапку, - Самсон в мышиную нору угодил..."

   В гостиной у Ртищевых висела картина, изображавшая степную грозу. Она восхищала плавностью красок, тонким переходом от пепельной земли до темно синего, освещенного молнией, неба. Но живший в господском доме уже неделю Лаврентий видел грубые мазки, в нелепом хаосе громоздившиеся друг на друге. Он, как кошка, различал десятки оттенков серого цвета, разбирался в нюансах зеленого не хуже белки, а в блеклом колорите ночи не хуже совы. Для него не существовало основных тонов, а цвет в зеркале был иным. Он видел размашистую подпись художника на обратной стороне холста, а под грунтом испорченный набросок, тщательно замалеванный. Он мог бы стать великим живописцем, но целое для Остроглаза распадалась на фрагменты, след от каждого волоска в кисти он видел отдельно, и выложенная на полу мозаика представлялась ему лишь грудой разноцветных камней.

   Его навестил о. Евлампий, просил отпустить воспитанника, но Ртищев отказал. На другой день старик принес накопления, встав на колени, со слезами молил о выкупе, и опять получил отказ. Вернувшись в сторожку, о. Евлампий слег и больше не поднимался. Он лежал разбитый ударом и слышал, как прихожане, кормившие его с ложки, вздыхают за окном: "Ни жив, потому что безнадежен, ни мертв, потому что не дает себя забыть".

   Ночами, запершись в комнате при свечах, Ртищев испытывал его способности. Ловил в кулак муху и, оторвав лапку, спрашивал, сколько на ней волосков. А после проверял, зажимая пинцетом, совал в мелкоскоп. Или относил колоду на двадцать шагов и открывал карту. Лаврентий не ошибся ни разу. В насмешку Ртищев повернул туза рубашкой. Лаврентий угадал и тут. Князь был поражен. "Да ты, небось, и луну с оборотной стороны видишь..." - утирая пот со лба, пробормотал он. В последнее время дела шли не важно. А тут еще это дурацкое пари. И мысль, родившись сама собой, захватила его, как ночь. "Только бы отыграться, - заглушая укоры совести, повторял Ртищев. - Только отыграться..."

   Лил дождь, и гости съезжались к обеду с опозданием. Лаврентий, одетый в ливрею, прислуживал за столом. Переменяя блюда, он видел, как отвратительно, кусок за куском, падает в желудки еда, как бурлит пузырями кислое вино.

   "Да ведь это тот глазастый, что давеча Самсона разглядел", - узнал его соседский помещик.

   "Совпадение, - беспокойно отмахнулся Ртищев. - Один раз и палка стреляет..."

   Все стали рассматривать Лаврентия, бесцеремонно, как лошадь на торгах.

   "Однако физиономия к аппетиту не располагающая..." - подвел черту отставной полковник с орденом в петлице, давя усмешку. "Мы лишь исполнители, - откинулся он на стуле. - Ну что нам отпущено? Детей наплодить, да убить себе подобного..." - Он машинально протер рукавом орден.

   "Ну не скажите, - горячился граф. - Свобода воли, предопределение..." И сбившись, покраснел. Ртищев поспешил, было, его выручить, но, открыв рот, осекся, вспомнив предстоящее ему дело.

   Стало слышно звяканье вилок. В комнате рядом пробили часы с кукушкой.

   "А я вот как думаю, - вступил в беседу соседский помещик. - Все мы плывем на льдинах, изо всех сил карабкаемся на их бугры, надеемся горизонты раздвинуть, а что толку - одних в море выносит, других к берегу прибивает..."

   Лаврентий читал по губам, но смысла не понимал. Никогда раньше он не слышал подобных речей. Зато он видел, как от них волнуется в жилах кровь. Он видел шишковатую голову полковника, перхоть под седой шевелюрой, косые шрамы от турецких ятаганов, и думал, что эти люди, которых он считал богами, мучаются также, как он.

   "А что, господа, - прерывая общее молчание, предложил Ртищев, - чем философствовать, не соорудить ли нам банчок?"

   Играли всю ночь. Пошатываясь от бессонницы, последним на рассвете уезжал молоденький граф. "Вам повезло", - пробормотал он, бледный, как полотно, записывая долг на манжете. Ртищеву и впрямь отчаянно везло. Лаврентий был все время рядом, стряхивал с костюмов мел, подавал рюмки и огонь для сигар. Он не слышал разочарованных вскриков, зато видел звук, который плыл вниз по парадной лестнице, сворачивая за угол. Князь так и не обратился к нему за помощью, но его присутствие вселяло уверенность.

   "Летом в Петербург поедем, - угощая шампанским, зевнул он, разгребая гору ассигнаций. - А оттуда в Монте-Карло..."

   "Не поедем", - подумал Лаврентий.

   Он увидел опухоль в его мозгу.