Время своих войн 3-4

У Евгения Александровича нет обеих рук. Одной по самое плечо, вторая заканчивается у локтя, но сам локоть цел и от него есть коротенькая культя, которую врачи располовинили, чтобы в разрез, между костей можно было пихать ложку. Евгений Александрович даже ходит за грибами со специально вилочкой. Только проверить их не может и потому приносит много червивых. Грибы перебирает Владимир Петрович, режет их нещадно и беззлобно ругается на Евгения Александровича. Владимир Петрович до войны был заядлым грибником, потому сейчас ему без ног быть очень обидно. Евгению Александровичу обидно без рук, он был столяр, и когда Владимир Петрович что–то столярничает, его это коробит — смотреть не может. Шутят, жалко нельзя пользоваться чужим по очереди — Владимир Петрович занимал бы у Евгения Александровича ноги, а в другой день наоборот — отдавал свои руки и отсыпался. Евгений Александрович как–то дошутился, а не убежит ли кто–то на его ногах, и Владимир Петрович очень–очень обиделся — не разговаривал с ним едва ли не месяц.

Один раз сильно заспорили в июне. Владимир Петрович говорил, что белые уже есть — «колосовики», самое время, а Евгений Александрович уверял, что рановато грибам. Он, когда дорогой с телятника возвращался — смотрел обочины и даже в рощу заглядывал, в обычных местах нет. Рано! Владимир Петрович опять сказал, то будь у него ноги, он бы показал, как надо грибы собирать. На что Евгений Александрович ему ответил, что будь у бабы Мани хер, она бы за деда Филю замуж не вышла…

Тут кто–то и брякни — сходили бы вдвоем! Пусть Владимир Петрович Евгению Александровичу указывает — где гриб сидит. Слово за слово, да и сделали Евгению Александровичу нечто вроде деревянного наспинника с выступающей дощечкой — куда бы культя Владимира Петровича упиралась, а от него на плечи две дуги и один общий широкий ремень, чтобы двоих охватывал. Евгению Александровичу ремень получилося на грудь, а Владимиру Петровичу на пояс. Корзинку, как обычно, на шею — дуйте за грибами!

Принесли полную. Евгений Александрович потом охал, отлеживался и говорил, что проклял все на свете — тут Владимира Петровича на себе тащить, а еще и грибы. Но тяжелее всего было не ходить, а за всяким грибом подседать, а потом вставать. Черт ли их Владимиру Петровичу указывает?! Но Владимир Петрович был счастлив и задумчив.

Алексей Федорович держится особняком, ходит в баню отдельно. У него утиная походка с завалом на одну сторону — словно нога, когда он на нее упирался, вдруг, проваливается, утопает в какой–то яме — только не в дороге, а в собственном бедре. Алексей Федорович обычно говорит басом, а иногда, когда не следит за собой, когда нервничает, взвизгивает, вроде пилы–циркулярки. Евгений Александрович как–то проговорился при Саньке, что у Алексея Федоровича постыдное ранение. А Санька удивлялся — как ранение может быть постыдным? Всякое ранение на войне — героическое! Но вопросы задавать стесняется, словно стыдно об этом спрашивать.

Все плавают на камье в магазин. И даже безрукий Евгений Александрович, сам, один, без помощников, зажимает весло плечом и как–то упирается, гребет своим обрубком. От этого у него на шее здоровенный мозоль. Только Николай Иванович, у которого есть одна рука и одна нога, воды побаивается, и в магазин, хотя ему удобнее всех, плавает неохотно. Он говорит, что если бы сохранилась правая рука и нога, чувствовал бы себя уверенней. Но лучше, если бы левая нога и правая рука, а то очень заносит, а еще лучше, чтобы все целое было. Только это и коню понятно!

Сам Санька — левша. В школе его пытаются переучить, но, задумавшись, он перекладывает ручку в другую руку и пишет левой — до окрика.

В школе Сашку ставят в пример, что инвалидам помогает. Но потом, привыкнув, уже не вспоминают. Только, когда начальство приезжает, говорят про взятое шефство. Другие тоже ходили — день–два, иногда с неделю продержатся и заскучают. Им не интересно, а Сашке жутко как интересно. Сашку инвалиды учат стрелять. Тайком учат. Рыба, какая бы не была, а всем давно приелась. Но сначала Саньку учат стрелять в «фашиста»…

Дверь закрыта на щеколду — винтовку (хоть и мелкашка) никто видеть не должен. Ее Николай Иванович откуда–то откопал, должно быть, долго прятали — Санька видел, как освобождали ее от тряпок, отдирая их вместе с засохшим маслом.

Теперь Санька каждый день лежит на полу в длиннющем коридоре — по бокам его двери, здесь у каждого своя собственная комната — маленькая, но своя — а сам коридор выходит в одну большую, общую. Она и кухня одновременно и изба–читальня и самый их инвалидный клуб — едва ли не все время там проводят. Санька в коридоре, а там на кухне, на полу стоит мишень — обыкновенная рамка, куда вправлен, туго натянут лист бумаги — все равно какой, хоть бы и газетной.

Винтовка закреплена, подлажена под лежащего Саньку, чтобы было удобно. Шевелить ее нельзя — собьется начальный прицел, и тогда все упражнение насмарку, можно только целиться осторожно.