Читаем Время таяния снегов полностью

Ринтын и Кайон набрали мешок с углем и прямо направились в комнату, где лежал Саша Гольцев. Вскоре в печке загудело пламя, и, хотя температура была по-прежнему намного ниже нуля, от гудения жаркого пламени стало как будто теплее.

Саша лежал под ворохом одеял и благодарными глазами смотрел на своих товарищей.

– Ну, теперь ты живешь,– говорил Ринтын,– а то у тебя и глаза похудели.

Когда печка окончательно разогрелась, ребята уселись на табуретки возле Сашиной кровати.

– Интересно, вот учился я до войны в Ленинграде,– сказал Саша,– была у нас хорошая школа, спортивный зал, отличные парты. Под каждым окном всю зиму грели батареи парового отопления. Никогда в нашей школе не было холодно, а почему-то многие отлынивали, радовались болезням, лишь бы не ходить на уроки. А здесь вот так хочется скорее поправиться и снова сидеть за партой.

– Ты лучше береги силы, не философствуй! – ласково перебил его Кайон.

– Я все больше начинаю думать знаете о чем, ребята? – горячо продолжал Саша.– Вот бы поехать всем нам после окончания училища в Ленинград!

– Там видно будет,– рассудительно заметил Кайон,– а пока выздоравливай.

28

Шел урок истории русской литературы. Вела его новая учительница Наталия Михайловна. Она только недавно приехала в Въэн и робела перед учащимися: некоторые из них были почти ее ровесниками.

За одной партой с Ринтыном сидел Харлампий Бычков – чуванец – и водил пальцем по раскрытой книге: учительница точь-в-точь говорила по написанному.

Наталия Михайловна заметила, что Харлампий следит по книге, и попыталась сделать сердитое лицо.

– Бычков, закрой книгу,– строго сказала она.

– Хорошо,– с готовностью согласился Харлампий и захлопнул книгу.

Во время перерыва Ринтын стал укорять Харлампия:

– Как тебе не стыдно! Это, наверное, ее первые уроки, она еще неопытная и смущается.

– Если неопытная, зачем пришла в училище? Поработала бы в простой школе.

К ребятам подошел Андрей Викторович Панкин – директор училища – и попросил Ринтына зайти к нему в кабинет.

– Натворил что-нибудь? – полюбопытствовал Харлампий.

Ринтын пожал плечами и направился к директору.

Андрей Викторович передал Ринтыну конверт и попросил отнести его в редакцию газеты и передать редактору.

Редакция газеты помещалась в том же доме, где находился детский сад. Ринтын толкнул входную дверь и очутился в больших сенях, заставленных рулонами бумаги. В комнате редакции сидел только один человек. Он резал длинными ножницами полосы бумаги с напечатанным текстом и наклеивал на лист.

Ринтын поздоровался и спросил редактора.

– Василий Гаврилович в типографии. Если хотите непременно его, бегите туда.

Редактора Ринтын нашел в печатном цехе. Эту маленькую комнату лишь с большой натяжкой можно было назвать цехом. В представлении Ринтына цех – это грандиозное сооружение из стали и стекла, в котором стоят хитроумные машины. В типографском же цехе стояла одна печатная машина, которую крутил ногой печатник, резальный станок и большой, обитый жестью стол, заляпанный типографской краской.

Печатная машина лязгала челюстями, и в короткие промежутки, пока ее пасть была открыта, печатник выхватывал оттуда лист готовой газеты и совал чистую бумагу.

Рядом с машиной стоял Василий Гаврилович, брал наугад лист уже отпечатанной газеты и качал головой.

Ринтын подошел к нему и протянул конверт.

– А, от Андрея Викторовича. Погоди, сейчас пойдем со мной в редакцию, я там почитаю. Любит человек наворачивать такие художественные детали, что только диву даешься… Ну, на этот раз он сносно написал,– с удовлетворением сказал редактор, прочитав заметку.

Оторвавшись от листка, он внимательно оглядел Ринтына и вдруг спросил:

– А ты откуда?

– Так я же принес статью.

– Да нет, я спрашиваю, откуда ты родом?

– Из Улака,– ответил Ринтын.

– Чукотский язык знаешь?

– Конечно, знаю.

Василий Гаврилович круто повернулся и сказал:

– Послушай, Арсентий Петрович! А почему бы нам не использовать учащихся педагогического училища для подготовки статей на чукотском языке? Ведь это же мысль! Как это мне раньше не пришло в голову? Народ там грамотный, знают и чукотский и русский языки.

– Как ты думаешь, согласились бы ваши ребята иногда помогать нам? – обратился он к Ринтыну.

– Я первый уже согласился,– сказал Ринтын.

– Отлично! – радостно воскликнул редактор.

– И еще мой товарищ Кайон, он тоже давно хотел работать в газете,– неуклюже соврал Ринтын и густо покраснел.

Но редактор не заметил ни лжи, ни горящего лица Ринтына.

– Молодцы, ребята! Не вечно же русские вам будут редактировать газету. Надо когда-нибудь самим браться за это. Я поговорю об этом с вашим директором.

29

Так началось сотрудничество Ринтына и Кайона в редакции газеты. Очень скоро они стали своими людьми и в типографии, а в свободное время не жалели и ног, чтобы крутить печатную машину.

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги
Антон Райзер
Антон Райзер

Карл Филипп Мориц (1756–1793) – один из ключевых авторов немецкого Просвещения, зачинатель психологии как точной науки. «Он словно младший брат мой,» – с любовью писал о нем Гёте, взгляды которого на природу творчества подверглись существенному влиянию со стороны его младшего современника. «Антон Райзер» (закончен в 1790 году) – первый психологический роман в европейской литературе, несомненно, принадлежит к ее золотому фонду. Вымышленный герой повествования по сути – лишь маска автора, с редкой проницательностью описавшего экзистенциальные муки собственного взросления и поиски своего места во враждебном и равнодушном мире.Изданием этой книги восполняется досадный пробел, существовавший в представлении русского читателя о классической немецкой литературе XVIII века.

Карл Филипп Мориц

Проза / Классическая проза / Классическая проза XVII-XVIII веков / Европейская старинная литература / Древние книги