Время терпеливых (Мария Ростовская)

— Если угасать станет, матушка княгиня, — с явным польским акцентом сказал он, — так я мигом добавлю дров, только кликни!

— Спасибо, Андрей.

Раздался стук в дверь, и вслед за тем властный голос:

— Можно к тебе, сестра?

— Заходи, Василий!

Сводный брат Елены, Василий Холмский, широким шагом вошёл, и истопник согнулся в поклоне.

— Выдь-ка! — велел князь слуге. Проводив его взглядом, сел, пододвинув к себе скамеечку ногой.

— Дурные вести, Елена. Владимир пал.

Княгиня сжалась, не мигая глядя на брата.

— Вот думаю я: не отправить ли тебя в Краков, к Кондрату?

Василий смотрел хмуро.

— Решай сама, Елена Романовна. Не муж я тебе, сама ты княгиня.

— Думаешь, возьмут поганые город сей?

Василий усмехнулся.

— А чего тут думать? Киев пал, не чета Холму… Завтра к вечеру тут вражьи разъезды будут, послезавтра осадный обоз. Ну, ещё день машины стенобитные ставить будут. А там сколько стены простоят… Так что решай прямо сейчас. Ежели ехать надумаешь, надо собираться немедля…

— Ежели Холм возьмут поганые, так отчего Краков не взять им? — Елена решительно тряхнула головой. — Нет, не поеду. Здесь останусь. От судьбы не уйти, Василий.

Князь задумчиво глядел мимо сестры.

— Что ж… Возможно, и права ты.

…

Она приближалась, легко ступая — так, как в той невозвратной юности, когда Никита был ещё безусым парнишкой, встречавшим суженую свою в укромном месте…

"Ну как живёшь ты, Никитушка?"

Лицо Фовры тоже было юным, девчоночьим. Большие тёмные глаза смотрят прямо в душу.

"Никак не живу, Фовра"

"Не называй меня так. Тут нет имён…"

"Так и у меня теперь нет" — усмехнулся Никита. — "Прозвище мне теперь Убитый"

Глаза жены печальны.

"Потерпи, Никитушка. Скоро встретимся мы все вместе"

Никита во сне медленно покачал головой.

"Не пустят меня к вам, лада моя… Убивец я нынче, тать проклятый. Гореть мне в геенне огненной"

Теперь уже жена покачала головой

"Нет, Никитушка. Хватит с тебя и той геенны"

Так сказала, что рванулся Никита сильно, и разом проснулся.

В яме было темно и смрадно, воняло кислой овчиной, прелыми портянками и тяжёлым духом давно не мытых мужичьих тел. Где-то капала вода, храпели на разные лады разбойники. Бывший хлебопашец осторожно перелез через ноги напарника по ночлегу — разбойники спали «валетом», по двое на одних грубо сколоченных полках-нарах. В яме было не видно ни зги, но Никите казалось, что неошкуренные брёвна перекрытия давят на макушку. Он на ощупь нашёл лестницу, приставленную к лазу, и выбрался наружу.

Снег на крохотной поляне, где было устроено тайное убежище лесных татей, заметно осел. Весна, подумал Никита… Опять весна. Вот только пахать землицу нынче ему не придётся.

…Он пришёл в себя от жара. Хата Никиты жарко пылала, как, впрочем, и другие дома — угоняя двуногую добычу, монголы зажгли деревню. Голова гудела, как колокол, на затылке запеклась кровь — очевидно, удар железного шипастого шара пришёлся вскользь и сорвал кожу вместе с волосами. Видимо, это и обмануло монголов, не ставших спешиваться и добивать упавшего. Убитый и убитый…

Преодолевая тошноту, смерд встал на четвереньки. Мысли в голове были мёртвые, вялые, перебивались неистовым звоном в ушах. Неподалёку виднелись голые женские ноги, торчащие из-за забора. Похоже, соседка пыталась убежать… Ещё чуть дальше в луже крови валялась совсем молодая девчонка с распоротым животом, соседская дочка Одарка. Самого соседа видно не было, или убили где-то подальше, или угнали в плен, ведя на верёвке…

Крыша родной хаты обрушилась, подняв тучу искр, и Никита успел ещё подумать — может, успели мои угореть, пока не начало припекать… И вновь потерял сознание.

Бывший крестьянин прибился к разбойникам, промышлявшим грабежом одиноких путников и мелких обозов. Главарь шайки довольно охотно принял крепкого молодого мужика. Нынче и для разбойников наступили тяжкие времена, многие померли, кого-то убили, а малым числом вообще не прокормиться — ватага должна быть сильной…

Никита вздохнул, осторожно двинулся в лес — атаман без слов бил в ухо тех, кто пробовал ходить по большой нужде вблизи от логова. Где-то в ветвях завозился часовой, но голоса не подал — за это атаман отпустил бы уже не одну оплеуху… Конечно, вряд ли кто-то пойдёт в лес под утро, но бережёных и Бог бережёт…

Никита горько усмехнулся. Бог бережёт… приходят же на ум такие глупости!

"Фовра, слышь? К тебе хочу я, и к детям нашим"

…

— Ставить машины с четырёх сторон. Ломать стены непрерывно, и сделать не меньше восьми широких проломов. Сколько дней уйдет у тебя на это, мастер Ли?

Китаец, склонившийся до земли перед Повелителем Вселенной, приподнял голову.

— Стены этого города каменные, о Повелитель. Мне нужно семь дней, не считая сегодняшнего.

— Это долго, Ли! У тебя такое множество машин!

— Но стены действительно очень крепкие, о Повелитель! — в отчаянии взмолился китаец. — Вспомни Кыюв!

Бату-хан поморщился, и Ли Фэнь Чжэнь проклял себя за длинный язык — не стоило напоминать Бату об Кыюве, до сих пор потери времени и людей бесят монголов…

— Хорошо, мастер Ли. Шесть дней, считая сегодняшний. Всё, работай!