— А кто ж все выходы знает? Ты уже знаешь три, ну, хорошо, два. Я знаю пять. Эйкинскьяльди, потомок последнего государя гномов, как-то обмолвился, что знает двенадцать. В хрониках Мотсогнира, первого из государей, говорится о «восьмидесятичетырехвратном гномьем царстве». А сколько их на самом деле — навряд ли ведомо и самому Сатурну, создавшему горы и их обитателей.
Тилис почему-то печально вздохнул.
— Он гномов сотворил, да? — спросила я, чтобы отвлечь его от каких-то грустных воспоминаний.
— Ага. Глины накопал и сотворил. И что-то они ему не понравились: какие-то, понимаешь, приземистые, бородатые, носатые… Плюнул Сатурн на это дело, сгреб всех праматерей и праотцов гномов в одну кучу, свалил их в старую шахту и забыл про них. Потом глядь — а под землей кто-то копается…
— Ха-ха-ха! — весело рассмеялась я, представив себе эту картину.
— Ха-ха-ха! — расхохотался и Тилис, не в силах более сохранять серьезный вид.
Так, веселя друг друга, мы и добрались до Двимордена.
Там было здорово. Весело трещал костер, звенели струны, пели флейты, кто-то пел, кто-то пил, кто-то мирно беседовал… Но мое внимание приковала женщина в белом платье и короне из литого серебра. Рыжие волосы ее, казалось, горели огнем, и таким же чистым пламенем мерцали огромные синие глаза.
— Привет вам, мои сородичи! — воскликнул Тилис. — Особливо же тебе, моя владычица Тариэль!
«Так он, оказывается, отсюда родом?» — подумала я.
— Мы прошли, — сказал Тилис, отвечая на невысказанный вопрос владычицы. — Через окно в зале для переписки книг. А в ворота идти нельзя, там стража.
Рассказ о моих похождениях занял не так уж много времени, но, закончив его, я заметила, что уже почти совсем стемнело.
— Ой! — спохватилась я. — Мне же пора домой! Меня же, небось, мать там обыскалась!
И вдруг приступ знакомого глухого раздражения настолько сильно овладел мною, что я изо всех сил стиснула зубы, чтобы не выругаться.
— Постой… — сказала Тариэль, внимательно всматриваясь в мое лицо. — Что с тобой? Страшно идти в Верланд?
— Да нет, противно… — призналась я. — И, главное, ничего не могу с собой поделать.