Время утопии

Итак, что же за субъект стоит за метафизикой мгновения? Это фланёр, ловец настоящего, или предельно сосредоточенный человек, стремящийся – по совету Гёте – достичь концентрации всех своих способностей и душевных сил? Установка утопического субъекта у Блоха – чуткость, интуиция нового, способность по-настоящему увлечься чем-то, что кажется незначительным, и сделать это значимым для себя и других. Это энтузиазм неизвестности, который именно в этой временной несогласованности и неупорядоченности бытия видит источник вдохновения, видит жизнь, радость и неведомый свет. В этой совершенной мистической имманентности, вблизи или, как сказал бы Франсис Понж, «на стороне» вещей, мы прозреваем не только их тайну, но и – что важнее – тайну человека, человечности.

Динамика внутренней жизни – ядро самости – «экстерриториально» по отношению к смерти (PH, 1385), ибо оно еще не вступило в процесс, в нем нет никакой завершенности, а значит – и окончательного завершения, абсолютного конца.

Если это неясное основание в человеке еще не вовлечено в его становление, то оно вообще вынесено за пределы конечности. Если же допустить, что оно вступило на этот путь, то в конце его – отсутствие процесса, а вместе с ним – бренности и смерти. Загадка субъективности неподвластна обычной логике возникновения и уничтожения. Именно в этом смысле уместно рассуждение Эпикура о смерти: когда она есть, человека нет, просто потому, что его (то есть подлинной основы его бытия, некоего бытийного «ядра») еще нет[56].

Поздний Блох, отдавая дань марксистской стилистике, именует человека «совокупностью утопических отношений» (AC, 284). Утопический поиск самости обосновывается в онтологии «еще-не-бытия».

Не, «еще-не-бытие» и «еще-не-осознанное»

В поздних работах Блох онтологизирует утопию, стремясь выстроить на этой основе философскую систему. Эта потребность была у него с самого начала, когда замышлялась «Система теоретического мессианизма». Утопическое философствование нуждалось в неких простых и вместе с тем предельных основаниях, им и посвящена поздняя онтология Блоха.

Процесс философствования, согласно итоговым текстам Блоха, основан на некоторой нехватке (он называет ее «голодом»). Однако это не ощущение опустошенности и абсурда (как у французских экзистенциалистов), а чувство неудовлетворенности настоящим. В «Следах» Блох говорит о некоем импульсе к самоопределению, а в «Тюбингенском введении в философию» в основу человеческого мира и познания – и в некотором родстве с немецкой философской антропологией Гелена и Плесснера – положен инстинктивный порыв вперед, который Блох называет Не (Nicht). Голод как фундаментальный инстинкт – это «изначальная, элементарная энергия надежды»[57], противопоставленная фрейдистскому либидо. Такой «телесный» опыт[58]предстает здесь не просто как некая фундаментальная физическая константа, но и как духовный голод, первоначальный импульс познания, стремление к самореализации. Такой подход делает абстрактные метафизические понятия антропологически конкретными.

Не отличается от Ничто (Nichts) своей содержательностью и плодотворностью, тем, что оно есть начало всякого движения, тогда как в Ничто не заложено возможности отрицания отрицания, Ничто есть как бы бесплодная негативность.

Не – это недостаток чего-то (Etwas) и вместе с тем устранение этого недостатка; оно поэтому есть влечение (Treiben) к тому, чего ему недостает. Следовательно, с помощью Не изображается в живом существе влечение: как инстинкт (Trieb), потребность, стремление и прежде всего как голод (PH, 356. См. также: SO, 515).