Время утопии

Нетрудно рассмотреть за этой простой формулировкой не только содержательное «ничто», «безосновность» Бёме и Шеллинга, у которых материя есть и пассивно восприемлющее начало, и элемент, активно преобразовывающий самого себя и вырастающий из самого себя[59], – но и гегелевскую схему диалектики бытия и ничто из «Науки логики». Не есть выражение недостатка (голода, потребности), который должен быть устранен. «НеИмение, нехватка – вот первая опосредованная пустота Теперь и Не»[60]. В книге «Experimentum Mundi» Блох пишет о Не, что его следует понимать «как движущееся Чтобы (Daß)… стремящееся к своему Что (Was), чтобы вымолвиться и все больше и больше определить, предицировать себя» (EM, 69–70). Любое сущее предстает у Блоха как еще-не-сущее, ибо полноценное сущее обладало бы всеми возможными предикатами, которых ни у одного сущего нет[61]. Еще-не – это не просто некий субъективный изъян (недостаток каких-то личных качеств, знаний, средств), но объективное свойство незавершенного мира, коррелятом которого выступает субъективная неудовлетворенность. «S еще не есть P» – вот формула онтологии и антропологической логики Блоха, не сводящейся к традиционной форме закона тождества. Процесс отождествления мыслится у Блоха по-гегелевски – как процесс постоянного перехода, сотворения нового содержания, а не формально-аналитической идентификации.

В формуле «S еще не есть P» S – это потенция, тот самый голод, томление материи и вместе с тем некоторая изначальная основа мира. Но что значит Р? Ранний Блох отвечает на этот вопрос в духе эсхатологии и мессианизма: речь идет о «неизбежном конце этого мира со всеми его книгами, церквями и системами мысли» (GU2, 249). Мир есть процесс искупления, процесс, в конце которого – обретение тождества, пришествие мессии, которого Блох ожидает посреди абсолютно греховного, рушащегося мира (GU2, 254). Впоследствии мессианское царство описывается как сообщество свободных, избавленных от отчуждения людей и как материя – динамический абсолют. «Будете как боги» – вот лозунг грядущего атеистического царства свободы[62]. Блох провозглашает «трансцендирование без трансценденции» (PH, 1522), опасаясь закоснения и фетишизации предвечного Абсолюта, отказываясь в поздний период от постулирования личного Бога и Бога как личности (чего не было ни у Бёме, ни у Шеллинга[63]), но вместе с тем предлагая вовсю пользоваться ресурсами религиозных идей и смыслов. Ибо само понятие религии он толкует как надежду, предчувствие неотчужденного бытия-вместе.

Под воздействием движущей силы существования (в модусе Чтобы) незавершенное бытие стремится к реализации своей сущности (в модусе Что).

Происходя из устремленности и голода в Не, которых это Не вытерпеть не может и потому влечется к своим проявлениям, друг другу могут соответствовать соподчиненные интенции в субъекте и тенденции в объекте, утопическая функция в человеке и скрытая форма (Latenz) в мире, неисчерпанное предвосхищение в человеке и несущая в себе утопию скрытая форма в мире (EM, 66–67).

В книге о материализме тенденция – это «энергетика материи в действии», а скрытая форма, «латенция» – потенциальность материи (M, 469). Соединение субъективных устремлений и объективных тенденций – кардинальное мгновение соответствия (PH, 141), когда обретают форму и меру прежде неотчетливые, незрелые идеи и не оформившиеся черты мироздания.

Мир противоречив (иначе он был бы нам заранее задан, чего Блох не признаёт), в нем борются противоположные тенденции, и подчиниться им – значит отдать все на откуп случайности, которая может привести к катастрофе. Поэтому Блох настаивает на важности субъективного фактора, человеческого вмешательства в мироустройство. Необходимо понимать, что законы тоже меняются, и эта изменчивость вырастает из способности субъекта изменять мир, из неизбежности и вместе с тем непредсказуемости творчества. Законы мира не могут быть предметом пассивного созерцания и подчинения, они должны осваиваться, использоваться и преображаться, словно в алхимической лаборатории, где от духовного настроения алхимика зависит, получится ли у него открыть философский камень, или в келье иконописца, чей внутренний лик важнее и красок, и даже канона.

Вот как антропологический фактор раскрывается в контексте апокалиптического и профетического дискурса в «Духе утопии»: