Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

Для решения поставленных задач необходимо показать, что исследователь имеет право на интерпретацию бергсоновского метода, поскольку применение последнего в иной сфере, чем представлял себе Бергсон, неизбежно связано с собственным взглядом исследователя и влечет иную расстановку акцентов в сравнении с авторской. Как будет видно, размышления самого философа об особенностях исторического познания приводят к выводу о неограниченной власти интерпретации. Получив, таким образом, право применять бергсоновский метод, нужно сделать следующий шаг: определить инструменты исследования (скорее даже познания), соответствующие указанной методологии (глава III). Бергсон предлагает качественные понятия-образы в роли инструментов познания и репрезентации его результатов. Отметим, что сам философ не дает феноменам la duree, elan vital и подобным фиксированного именования вследствие негативного отношения к любым определениям. Поэтому название «качественные понятия-образы» не принадлежит философу, а является результатом обобщения качеств данных феноменов. Наконец, необходимо определить, как образы-понятия могут действовать в сфере исследования искусства; но это возможно, лишь если удастся определить, как оценивает гносеологические возможности искусства Бергсон (см. далее главу IV).

§ 3. Особенности исторического познания по Бергсону. Философская интуиция

Размышляя об особенностях исторического познания, Бергсон замечает: практически только счастливый случай позволит нам, живущим в данную эпоху в данной стране, предугадать, «что больше всего заинтересует будущего историка. Исследуя наше настоящее, он станет искать в нем прежде всего объяснение собственного настоящего…»[297], причем, конечно, в аспекте собственных интересов. А значит, неизбежен элемент интерпретации: рассматривая предмет в историческом ракурсе, мы выделяем то, что нас волнует, мы ищем в прошлом факты, формирующие облик сегодняшнего дня, а вернее, накладываем на события прошлого собственные представления об этих событиях – представления, которые нам необходимы, чтобы связать прошлое с настоящим. Мы окрашиваем прошлое оттенками настоящего. История предстает «не как мертвое прошлое, а как живой опыт, в который вовлечен и сам историк»[298].

По наблюдению И. Блауберг, в литературе о Бергсоне часто отмечалось, что именно он, с одной стороны, описал историческую реальность «как открытую, как поле свободной деятельности людей», а с другой стороны, показал историю как «усилие ретроспекции, связанной с душой историка, пребывающего в настоящем. <…> Позиция историка обрела иной, чем прежде, вид – он выступил не как пассивный комментатор событий прошлого, а как активный исследователь, формирующий картину исторической реальности»[299], сообразуясь с собственными взглядами на мир.

В концепции Бергсона «естественная и человеческая история различаются в сущности, а не в степени. Однако, если не ограничивать значение термина „история“ последовательностью человеческих обществ или нашим знанием о них, то вся философия Бергсона, отмечал Р. Арон, может рассматриваться как размышление об истории»[300]. Исследователь указывает, что еще в начале XX века Р. Карпов обратил внимание на общие моменты в методологии Бергсона и Риккерта[301]. Идеи Бергсона были очень своевременны, поскольку «в конце XIX века, когда Бергсон только начинал свои исследования… господствовала концепция исторического детерминизма. И гегелевская философия духа, и марксизм, и контовский позитивизм с его выделением трех стадий, которые обязательно проходит человеческий дух, способствовали утверждению идеи необходимости в истории»[302]. История казалась не только познаваемой, но и предсказуемой, и на ее поле одерживал победу детерминизм, едва ли уступающий лапласовскому. Мысль историков редко подвергалась саморефлексии, а гносеологические и методологические моменты как предмет особой заботы и сознательной разработки и вовсе оказывались за бортом. «Данную ситуацию поставил под вопрос и переосмыслил Бергсон, как это сделали в тот же период или несколько позже другие мыслители – неокантианцы, М. Вебер, В. Дильтей, О. Шпенглер, Б. Кроче, И. Хейзинга…»[303], – резюмирует Блауберг.

Проблема исторического познания была особенно актуальна в рассматриваемую эпоху. Как указывает Р. Дж. Коллингвуд, французские спиритуалисты, предводительствуемые Меном де Бираном, возродили интерес как к проблемам метафизики, так и к проблемам истории[304].