Время в философском и художественном мышлении. Анри Бергсон, Клод Дебюсси, Одилон Редон

В «Творческой эволюции» Бергсон утверждает: «чтобы достичь первоначала всей жизни, как и всей материальности» («pour arriver au principe de toute vie comme aussi de toute materialite»)[325], философия, взятая в аспекте истории, всегда прибегала к особому «чистому акту воли» («le pur vouloir»)[326] – интуиции в действии, проникающей в суть вещей. «Нет ни одной солидной системы, которая хотя бы в некоторых своих частях не оживлялась интуицией»[327] – таково мнение философа.

Однако, если, по Бергсону, первичная интуиция не поддается вербальной фиксации, то как же мы можем быть уверены, что приблизились к ее постижению? Как мы удостоверимся, что чувствуем и постигаем именно ее? «Если сам философ не смог определить ее, то и нам это не удастся, – замечает Бергсон. – Но мы можем уловить и закрепить некий образ – посредник между простотой конкретной интуиции и сложностью выражающих ее абстракций, образ туманный и размытый, который неотступно сопровождает, оставаясь, быть может, незамеченным, сознание философа, следует как тень через все повороты его мысли. Не будучи самой интуицией, этот образ все же сближается с ней больше, чем понятийное и неизбежно символическое[328] выражение, к которому интуиция принуждена прибегать в поисках возможностей „объяснения“»[329]. С. Л. Франк так комментирует этот пункт: образ-посредник «как бы занимает промежуточное место между простотой интуиции и сложностью ее отвлеченного выражения»[330]. Можно сослаться и на метафорическое изложение проблемы самим Бергсоном: отходя от механистической точки зрения на учение, рассматривая его как живой организм, мы можем извлечь из каждого данного положения учения любое другое по желанию. Однако получившаяся картина дает нам представление о «теле учения, она еще не позволяет постичь его душу»[331]. Образ-посредник в данном случае ведет нас к цели.

При этом образ-посредник может быть различным в зависимости от личности исследователя, погружающегося в глубины чужой философской мысли; и, уж конечно, такой образ вовсе не совпадает с образом, который, возможно, сопровождал мыслительный процесс самого изучаемого философа. «Существовал ли когда-нибудь в мысли мэтра тот посредствующий образ, что проступает в уме толкователя по мере того, как он продвигается вперед в изучении его творчества? Пусть это не был тот же образ; но был иной, который, возможно, принадлежал к другому ряду восприятий и не имел с первым никакого материального сходства, однако был тождествен ему, как тождественны два перевода на разные языки, сделанные с одного оригинала. Быть может, два эти образа, а может, и другие, тоже эквивалентные, неотступно следовали за философом во всех эволюциях его мысли»[332]. Здесь чрезвычайно важно постулирование эквивалентности: это дает нам право утверждать, что образ-посредник, созданный нашим собственным воображением, ничего не исказит в исследуемом учении. Гарантией тут может выступать «постепенное возобновление контакта с мышлением философа»[333], позволяющее все глубже проникать в течение его мыслей, асимптотически приближаться к той невидимой точке, где сконцентрирована первичная интуиция, и корректировать наше внутреннее представление. У. Джеймс замечает по этому поводу: «Проникните в центр философского созерцания какого-нибудь человека, и вы сразу поймете, каковы должны быть все его писания и высказывания»[334].

Здесь интуиция предстает как «род интеллектуальной симпатии, путем которой переносятся внутрь предмета, чтобы слиться с тем, что есть в нем единственного и, следовательно, невыразимого»[335]. («Nous appelons ici intuition la sympathie par laquelle on se transporte a l’interieur d’un objet pour coincider avec ce qu’il a d’unique et par consequent d’inexprimable»[336].) В данном случае необходимо погружение в глубины мышления исследуемого философа.